предположим, в один прекрасный день вы отбрасываете копыта, что тогда?

Наверное, он решил, будто я немного не в себе — так заразительно я смеялся. Я хохотал, пока по лицу не побежали слезы. Наконец, он произнес: «Не вижу тут ничего смешного». «Посмотрите на меня как следует, — сказал я, став на минуту серьезным, — неужто я похож на человека, который может думать о том, что произойдет после его смерти?» Очевидно, он удивился моим словам, потому что сказал следующую вещь: «Мне кажется, господин Миллер, что ваша позиция несколько расходится с общепринятой моралью. Я уверен, вы не захотите, чтобы ваша жена…» «Послушайте, — прервал я его, — положим, мне наплевать, что будет с моей женой, когда я умру — что вы на это скажете?» Увидев, что я затронул его больное место, я смягчил сказанное: «Мне не нужна ваша страховка, тем более когда я умру. Я делаю это только для того, чтобы вам стало приятно. Видите ли, я стараюсь помогать нашей земле вертеться. Вам надо жить, не так ли? Так вот, я кладу вам в рот немного жратвы, вот и все. Хотите продать еще что-нибудь — не стесняйтесь. Я куплю все стоящее. Я — покупатель, а не продавец. Мне нравится видеть людей счастливыми, вот почему я покупаю. Теперь скажите, сколько надо платить в неделю? Пятьдесят семь центов? Отлично. Что такое пятьдесят семь центов? Видите пианино — за него я выплачиваю по тридцать девять центов в неделю. Оглянитесь вокруг — все, что вы видите, стоит не менее того. Вы сказали, если я умру, что тогда?

Вы думаете, я собираюсь бросить на произвол судьбы всех этих людей? Нет, это была бы очень злая шутка. Скорее уж я бы созвал их всех и велел забрать свои вещи, коль я не могу заплатить за них…»

Он заерзал на стуле, а глаза остекленев, застыли.

«Извините, — оборвал я свою речь на полуслове, — не хотите ли немного выпить — обмыть договор?» Он отказался, но я настаивал. Кроме того, я еще не подписал все бумаги, надо было сделать анализ мочи, получить положительный результат, приложить множество печатей — знаю всю эту ерунду наизусть. Так не лучше ли сначала пропустить рюмочку и таким образом растянуть это серьезное дело, ведь, положа руку на сердце, приобретение страхового полиса, равно как и приобретение чего угодно, для меня истинное удовольствие: я чувствую себя как любой другой гражданин, се, человек!{127} — а не обезьяна. Поэтому я достал бутылку хереса (все, чем располагал) и щедрой рукой налил ему изрядный стакан, думая про себя: хорошо, мол, что херес кончится — может быть, в следующий раз мне достанется кое-что получше.

— Мне тоже как-то пришлось заниматься страхованием, — признался я, поднося стакан к губам. — Да, я тоже умею продавать. Одно плохо — ленив. Гораздо лучше сидеть дома, почитывать книжку или слушать фонограф. Зачем куда-то идти, суетиться ради страховой компании? Да если бы я сегодня работал, вы бы меня и не застали, разве не так? Нет, думаю лучше относиться ко всему проще и помогать людям по мере возможности … как вот вам, например. Гораздо приятней покупать, чем продавать, а вы как думаете? Конечно, если есть деньги!

Впрочем, в этом доме много денег не требуется. Как я сказал, пианино стоит тридцать девять центов в неделю или, может быть, сорок два, а …

— Простите, господин Миллер, — оборвал он меня на полуслове, — вы не возражаете, если мы начнем подписывать бумаги?

— Отчего же, разумеется, — весело ответил я. — А они все при вас? Какую же мы подпишем первой? Кстати, не хотите ли продать мне авторучку? Не стесняйтесь!

— Подпишите вот тут, — сказал он, сделав вид, что не расслышал последнюю реплику. — И еще вот здесь. А теперь, господин Миллер, разрешите откланяться. Через несколько дней мы с вами свяжемся.

— Чем скорее, тем лучше, — заметил я, провожая его до дверей. — А то вдруг я изменю свое решение и кончу жизнь самоубийством.

— Что вы, что вы, господин Миллер, обещаю, что все будет очень быстро. Всего хорошего, всего хорошего.

Разумеется, по счетам рано или поздно приходится платить, даже если вы такой прилежный покупатель, каким был я. Со своей стороны я делал все возможное, чтобы поддержать производителей и рекламодателей Америки, но те, кажется, стали разочаровываться во мне. Все во мне разочаровывались. Хотя был один человек, который разочаровался во мне больше всех. Этот человек по-настоящему старался помочь мне, а я его подвел. Вспоминаю о нем и о том, как он принял меня своим ассистентом — с готовностью и очень любезно — потому что позже, нанимая и увольняя как проклятый, я и сам узнал, что такое предательство, но к тому времени мне уже все было нипочем. Но этот человек просто из кожи лез, чтобы показать, как он доверяет мне. Он служил редактором каталога крупной посылочной фирмы. Каталог этот — просто необъятное собрание всякой чепухи. Он выходил раз в году, и готовили его весь год. Я понятия не имел о такой деятельности, и как туда попал — не знаю, видимо, очень захотелось погреться, поскольку я весь день обивал пороги, пытаясь заполучить самую завалящую работенку. В том офисе было очень уютно, и я приготовился держать длинную речь, чтобы отогреться. Я даже не знал, какую работу просить — просто какую-нибудь работу. Редактор оказался отзывчивым, сердечным человеком. Кажется, он догадался, что я писатель или собираюсь стать писателем, потому что вскоре спросил, что мне нравится читать и какое у меня мнение о том или ином писателе. Так получилось, что у меня в кармане оказался список книг, которые я искал в публичной библиотеке. Я вытащил этот список и показал ему. «Великий Боже! — воскликнул он. — Неужели вы читаете такие книги?» Я скромно нагнул голову и, как нередко со мной бывает, растрогался его дурацким замечанием настолько, что начал рассказывать о «Мистериях» Гамсуна,{128} только что прочитанных мною. После этого он стал податливым, словно оконная замазка. Когда он предлагал мне место ассистента, он как бы извинялся за то, что не может предложить что-нибудь получше. Он сказал, что пока я должен войти в курс дела, это будет мне очень полезно. А потом предложил взаймы, из собственного кармана, до первой получки и протянул двадцатидолларовую купюру, прежде чем я успел согласиться или отказаться. Ради него я решил взяться за работу не щадя себя. Ассистент редактора — это звучало вполне благопристойно, особенно для кредиторов и соседей. Некоторое время я был счастлив тому, что ел ростбиф, цыплят и свиную вырезку. Мне даже казалось, что я полюбил новую работу. В действительности же она недолго вызывала мой интерес. То, что мне предстояло изучить, я выучил за неделю. И что дальше? Каторжная борьба за жизнь, так я думал. И, чтобы хоть как-нибудь скрасить действительность и убить время, я начал писать рассказы, эссе и длинные письма друзьям. Вероятно, про меня думали, будто я составляю предложения для компании, потому что никто не обращал на меня внимания. Мне понравилась такая работа. Почти весь день я был предоставлен самому себе, своему творчеству, так как служебные дела удавалось скинуть за час. Я так увлекся сочинительством, что просил подчиненных не беспокоить меня по пустякам. Все шло как по маслу, жалованье платили исправно, сотрудники выполняли все, что я — им поручал, и вот однажды, когда я увлеченно сочинял эссе по «Антихристу»,{129} к моему столу подошел незнакомый человек, склонился над моим плечом и язвительным тоном начал читать только что написанное мной. Я даже не поинтересовался, кто он и что ему надо — в голове крутилась одна мысль, которую я как безумный повторял про себя: «Заплатят ли мне жалованье за следующую неделю?»