– Не разберетесь, – сказал Пушкин и предложил выслушать кое-что на ухо.

Ермолов склонился к креслу. Ему быстро и четко сообщили факты, которые не только отменяли возможность ареста мадемуазель Бланш, но и выставляли жалобщика, купца Икова, в совсем ином свете.

– Имеется десяток свидетелей, что Иков проиграл эти деньги на рулетке, – закончил Пушкин. – Обиделся, что мадемуазель не ответила на его притязания. Решил наказать невиновную. С вашей помощью… Зная вашу честность и порядочность…

Дело перевернулось с ног на голову. Ермолов долго благодарил чиновника сыска за то, что выручил из сомнительной ситуации.

– А Иков этот еще наикается у меня, – обещал пристав и покинул «Лоскутную» с чувством выполненного долга.

Пушкину предстояло самое тяжелое. Вернее – неприятное. Но делать надо. Раз пришла в голову мысль, которая требовала проверки.

Он пошел к стойке портье и по дороге заметил в кресле господина, старательно закрывавшегося газетой. Что не помешало его узнать. Делать Метку в гостинице нечего. Жаль, что пристав ушел, а то бы выпроводил. Но и так оставлять нельзя.

Пушкин встал у самого кресла. Газета зашевелилась, Меток выглянул. Чиновника сыска в лицо не знал, но сразу понял, кто перед ним.

– Уходи быстро и без шума, – последовал приказ.

Смекнув, что скандал ему не на руку, Меток сложил газету, сунул под мышку и молча удалился. Пушкин не поленился выйти на улицу и проверить. Метка не было видно. Его появление не сулило ничего хорошего. Нетрудно догадаться, кого он высматривал…

…В который раз портье отправил мальчика в номер 21. Сегодня ждать почти не пришлось. Барышня спустилась быстро. В ней что-то неуловимо изменилось. Прическа и платье были те же. Только рукой прикрывала левую щеку.

Пушкин собрался с духом.

– Госпожа Тимашева, помню, что вы запретили мне являться. Прошу меня простить, обстоятельства вынуждают, – сказал он с поклоном.

– Это вы меня простите, Алексей Сергеевич, – ответила она смущенно, будто провинившаяся ученица. – Не знаю, что на меня нашло… Наверное, события вчерашнего дня сыграли злую шутку… Не держите на меня зла. Мне очень стыдно.

Наверняка падение и страшная рана, которой незаметно, так подействовали. Настасья была само смирение. Пушкин не привык, что барышня перед ним извиняется. И смутился.

– Это ничего… С кем не бывает. Забыто и вычеркнуто, – торопливо сказал он. – Позволите вопрос?

Тимашева ответила кивком.

– Вечером тридцать первого декабря госпожа Терновская передала вам записку или конверт. Причем с условием открыть при наступлении неких событий…

Настасья смотрела насколько открыто, настолько же удивленно.

– Ничего подобного, – ответила она. – Мы сидели с полчаса. Скучнейший разговор про акции, процент, бережливость…

– А другая ваша тетушка, мадам Живокини, ничего вам не передала?

– Мы ведь у нее до сих пор не были с визитом… Собирались вчера, но мое падение не позволило…

– Что у вас с лицом? – спросил Пушкин и понял, что барышням нельзя задавать подобные вопросы. Настасья сжалась и закрыла обеими ладошками половину лица.

– Не смотрите на меня! – с ужасом проговорила она.

– Может быть, нужно сходить к доктору?

– Нет, благодарю вас, не нужно… Обработали йодом… Прасковья позаботилась…

Нельзя же совершеннолетнюю барышню, богатую наследницу, вести за ручку. Таких прав у Пушкина не было.

– Моя просьба в силе: уезжайте из Москвы как можно скорее, – сказал он.

Не отпуская ладоней, Настасья помотала головой.

– Нет, нельзя… Теперь, наверное, надо бумаги подписывать о вступлении в наследство… Но вы не оставите меня? – вдруг спросила она.

– В любой час, когда буду нужен, посылайте в сыск, – ответил Пушкин.

– Благодарю вас, Алексей Сергеевич…

Настасья смотрела так, что Пушкин смутился. Хорошо, что Агата не подглядывала за ними. Тут бы разбитым блюдом не обошлось…

Еще раз поклонившись, он обещал быть к услугам барышни. Всегда, когда ей потребуется.

16

Мадам Львова встретила чрезвычайно радушно, но Агата сразу поняла, что случилось нечто дурное. Они прошли в гостиную и сели на диванчик. И тут тетушка сообщила: дама, что вчера выиграла на рулетке, не только ее давняя подруга, но родная сестра Терновской.

– Только это полбеды, – сказала Агата Кристофоровна и огорошила новостью, что Вера Васильевна Живокини найдена мертвой.

Вторая смерть после рулетки.

– Ее убили, – сказала Агата, склонив голову, будто была виновата. – Не знаю почему, но чутье мне подсказывает… И сердце…

– Я того же мнения, – согласилась тетушка. – Верочка не жаловалась на болезни. И так любила своего Вадима, единственного сына, так хотела устроить ему выгодную партию, что невозможно думать о самоубийстве.

– Никто не кончает с жизнью, выиграв состояние…

– Ты права, моя милая…

Агата встрепенулась.

– Но как ее нашли? Что с ее деньгами?

Тетушка состроила недовольную мину.

– Нашел, разумеется, мой драгоценный племянник… На этом все. Стена. Тупик. Ничего от него добиться нельзя… Даже не впустил взглянуть на Веру…

– Почему же он ничего не рассказал… – начала Агата и спохватилась, чтобы не проболтаться про визит в сыск, – не рассказал вам?

Агата Кристофоровна только руками развела.

– Что с него взять: сыщик… Одни правила и порядки в голове… Холодный как ледышка… Родную тетю чуть под арест не отдал…

– Как я вас понимаю! – в сердцах сказала Агата. Забыв, кому обязана спасением от ареста во 2-м Тверском участке. Ну и в прочих участках… – Что же нам делать?

Этот вопрос не давал покоя тетушке.

– Мне кажется, мы пошли по неверному пути, – сказала она. – Фудель и Лабушев – мелкие негодяи, но чтобы убить Анну, а потом Веру… С трудом представляю…

Агата готова была согласиться. Наблюдая за их игрой, она подумала, что господа всего лишь мелкие неудачники, которые спускают последнее. Так подсказывало чутье. Она старательно отгоняла его нашептывания. Вчера была уверена, что Фудель и Лабушев притворяются. Но после смерти Живокини стала сомневаться. Денег от первого выигрыша им бы хватило надолго. Даже если поделить на двоих.

– У меня большие подозрения вызывает эта Рузо, – сказала она. – Кажется сумасшедшей, но что-то знает. И может убить. Курсистки – они все такие. У них ничего нет, и терять им нечего. Отчего бы не сорвать банк…

Кажется, мадам Львова слушала невнимательно. Думала о чем-то своем.

– Возможно, возможно, моя милая… Только знаешь, куда большую тревогу у меня вызывает Тимашева…