— Но есть высочайшее повеление занять Сахалин под флагом Русско-американской компании, — сказала Невельская. Она приняла письмо из рук доктора и говорила, держа его.

Римскому-Корсакову хотелось объяснить, что он сам восхищен и готов согласиться с Невельским и даже гордится, что Геннадий Иванович так настойчиво добивается цели. Он готов был открыть свои взгляды, но чувствовал, что как-то нехорошо, впервые встретив людей, бранить своего командующего. Как жаль, что нет Геннадия! С ним можно было бы говорить откровенно!

Закричал ребенок. Екатерина Ивановна извинилась и вышла в спальню.

Елизавета Осиповна, желая несколько сгладить острые углы, весьма спокойно спросила, как понравилась Япония.

Вошла Дуняша, внесла посуду на подносе. Елизавета Осиповна расставила чашки, тем временем девушка принесла самовар.

Вышла Екатерина Ивановна.

— Геннадий Иванович отправился на Сахалин на трех кораблях, — сказала она, — на транспортах «Байкал» и «Иртыш» и на компанейском корабле «Николай». Всю зиму на Сахалине будут работать экспедиции и производить исследования. Богатства этого острова неисчислимы, и климат его мягок. Наша цель, к которой мы всегда стремились, — поиски на его берегах удобных, незамерзающих гаваней и установление дружбы с туземцами, в чем мы преуспели за два года. Но Геннадий Иванович находит, что восточный берег не столь удобен, как западный, с его незамерзающими гаванями, а особенно южная оконечность острова с заливом Анива. Он давно стремится туда, считает, что бесполезно занимать какие-либо другие пункты на острове, как того требует высочайший указ, если нами не будет занят главный пункт. Поэтому еще до получения высочайшего повеления он, не будучи уверен, что разрешение будет дано, но сознавая, сколь важно нам утвердиться на Сахалине, ранним летом нынешнего года твердо решил занять залив Анива на свой страх и риск. В июне, когда муж на «Байкале» уходил на осмотр гаваней Сахалина, он поклялся, что отступления быть не может. Он вторично обошел остров, вошел через пролив Лаперуза из Охотского моря в залив Анива, встретился там с жителями и выбрал место для нашего поста. Он готов представить правительству объяснение, что действует по той причине, что идут американцы и надо занять фронт. Планы его идут гораздо дальше этого объяснения, но оно наиболее понятно правительству. По возвращении он получил высочайший указ.

Римский-Корсаков был удивлен, слыша все это из уст юной женщины.

Она подошла к столу и достала из ящика пакет с надписью: «Командиру русского военного судна».

— И вот другое письмо — для адмирала.

Невельской писал, что оставляет незапечатанное письмо для Путятина с просьбой оставить шхуну на осень для промеров, что на случай войны надо изучить лиман, в экспедиции нет средств произвести все это, присланный пароходик оказался негоден, машина испорчена.

Римский-Корсаков стал объяснять Екатерине Ивановне и Орлову, что сделал все возможное, но адмирал отпустил его лишь на семь недель, так как грозят события, ожидается война и надо идти в Шанхай за последними известиями, чтобы эскадре не быть захваченной врасплох.

Воин Андреевич тут же передал копии карт южных фарватеров.

Екатерина Ивановна улыбнулась, лицо ее просияло.

— А теперь давайте пить чай, господа, — сказала она и стала наливать чашки. Казалось, она вполне удовлетворена тем, что описан фарватер, и успокоилась.

Римский-Корсаков спросил про известия об ожидаемой войне. Поговорили о турках, о святых местах, об англичанах. Новости примерно были одни и те же здесь и на эскадре.

— А как наш Николай Матвеевич? — спросила Невельская. — Где он?

— Он у меня на судне, вчера послан в Николаевский пост.

— Как жаль! И он не побывает у нас? Мы с мужем очень любим его.

Римский-Корсаков был уверен, что Геннадий, конечно, не послушает адмирала, и это уже не его, Римского-Корсакова, дело, если на то пошло. Откровенничать не хотелось, но сам Воин Андреевич всей душой был с Геннадием Ивановичем, хотя в то же время опасался, что Невельской по своей запальчивости и задиристости может хватить лишнего.

«Какие женщины оригинальные, — думал Римский-Корсаков про Невельскую и Бачманову. — Такие были бы и в Петербурге редкостью, украшением любого общества. И как их занесло сюда?..»

Разговор с войны перешел на Японию, а потом на кругосветное путешествие «Паллады». Римский-Корсаков почувствовал общее внимание, и особенно интерес Екатерины Ивановны, увлекся, заговорил об Африке, Индии, Сингапуре и опять о Японии, рассказывая смелей и подробней об этой стране, с восторгом, сам не заметил, как расхвастался и стал преувеличивать, сказал, что есть мысль даже занять порт в Японии под стоянку русского флота, чтобы иметь теплую незамерзающую гавань, открытую круглый год.

Екатерина Ивановна слушала его с тем же восторгом, как в девичестве Геннадия, когда он рассказывал о своем кругосветном. Вообще, кажется, с тех пор она питала слабость ко всем рассказам о кругосветных путешествиях.

Но вдруг ей пришло на ум, что этот рассказ совсем не вяжется с реальным взглядом на будущее. Мысль, что, видно, на эскадре не понимают сути дела, поразила ее как громом…

Опять закричал ребенок.

Она, хмурясь, быстро вышла. Слышно было, как она пыталась убаюкать ребенка.

За это время Бачманова сказала, что дочь у Невельских болеет, это началось зимой, когда экспедиция голодала.

«Неужели Невельские до сих пор разделяют все лишения со своей командой?» — подумал Римский-Корсаков.

Тут только он обратил внимание, что угощенье на столе более чем скромное: чай, белый хлеб и сахар.

Екатерина Ивановна вышла с ребенком на руках, покачивая его.

— Вот наша Катя, познакомьтесь! — сказала она.

Римский-Корсаков встал, вытянулся, щелкнул каблуками, как будто перед ним была взрослая девица. Он наклонился и узнал знакомые черты. Девочка была светла, как мать, но что-то в ней и отцовское, такой же острый взгляд.

— У ее мамы нет молочка, но теперь нам привезли коров, и мы кушаем! — сказала Екатерина Ивановна, поправляя соску.

Покачивая ребенка, она взяла свечу и поднесла ее к огромной карте, висевшей на стене.

— То, что вы рассказали, глубоко тронуло меня, — сказала она, — но… посмотрите на эту карту, каждый пункт ее нанесен на основании исследований, произведенных офицерами экспедиции и нашими добрыми людьми. Вы говорите, что адмирал желает открыть Японию, торговать с ней, занять порт, чтобы получить удобную стоянку.

— Да. Теперь, обладая устьем Амура, мы смеем мечтать, — заговорил Римский-Корсаков, полагая, что надо как-то попытаться оправдать адмирала.

— Устье Амура… — повторила она.

— Это давно желанный выход в океан!

— Нет, Геннадий Иванович говорит, что одно устье Амура, как бы ни была велика и прекрасна эта река, не составит для России необходимого ей выхода в океан. И не к такому выходу в океан, как это принято думать, он стремится. Его пока не понимает никто, даже генерал-губернатор. Муравьеву нужно плаванье по Амуру для снабжения Камчатки, которая, по его мнению, будет главным портом на океане. Этого же взгляда придерживаются в Петербурге. Но наша экспедиция представляет себе, что России нужен иной настоящий выход. Это, конечно, устье, лиман, весь остров Сахалин, без которого у нас нет выхода, так как устье заперто этим островом. Выход в океан — это, конечно, и река, но нужны гавани южнее устья. На свой риск и страх муж этим летом занял две лучшие из тех, что нам известны. Вот они! Это гавань Нангмар, которая была названа Лаперузом в честь своего морского министра Де-Кастри, и южнее ее — гавань Хади, роскошный залив с приглубым берегом.