Этим утром я прошла всю палубу до конца, слабо опираясь на руку доктора. Он сказал, что прогулки пойдут мне на пользу. Но на самом деле я искала их всех — тех, кого потеряла, тех, чью гибель видела в бреду. И так хотела, чтобы эти видения оказались лишь сном.

Но никого из них тут не было. Все они ушли навсегда.

И я ни разу не увидела Алека, даже в своих снах на «Карпатии». Может быть, сознание избавляло меня от видений о нем, потому что картина его гибели убила бы меня. И как ни ужасно я себя чувствовала, как ни близко подошла к концу, сердце мое упрямо продолжало биться.

«Живи ради меня», — сказал Алек, и, похоже, я должна.

Мне дали новое платье, серое, почти монашеское, пожертвованное какой-то пассажиркой с «Карпатии», чья доброта во много раз превосходила вкус в одежде, а красное, испорченное, когда мы тонули, выбросили. Впрочем, сначала я забрала из кармана две необходимые мне вещи. Во-первых, две десятифунтовые банкноты, что дала мне Ирен, — смятые и все еще мокрые, теперь они больше походили не на деньги, а скорее на прощальный подарок. Вторая вещь была еще более ценной, и сейчас я положила ее на ладонь: серебряный медальон, который отдал мне Алек в конце нашей с ним единственной ночи. Он сказал, медальон меня защитит; может, так оно и случилось. На меня смотрело лицо матери Алека. Теперь муж и сын с ней. Должна ли я черпать в этом утешение? У меня не получалось.

Мириам шумно выдохнула, я снова взглянула на трап и увидела, как сходят на берег несколько выживших офицеров «Титаника». Все офицеры оставались на борту до последнего, как и Джордж, и ушли под воду вместе с кораблем. Но некоторым удалось вскарабкаться на днище перевернувшейся спасательной шлюпки и спастись. Джорджа среди них не было. Должно быть, Мириам терзается мыслью о том, как он бьется в той ледяной воде, пытается спастись и вот уже почти подплывает, но все равно гибнет.

Я знала, что нельзя говорить ей ласковые слова, которые она сочтет за жалость, поэтому просто подошла, обняла ее сзади и прижалась головой к спине. Мириам потерла мои руки и сказала только:

— Все еще холодные.

— Да. — Мне казалось, что я больше никогда не согреюсь.

Когда на берег сошли все пассажиры первого и второго класса, выпустили и нас, из третьего. Репортеры уже ушли. Версия событий, которую могут предложить бедняки, недостойна освещения в печати. Но зато на берегу ждали своих любимых члены их семей. Мириам, обнимая меня за плечи, помогла мне спуститься с трапа и попала в объятия своих кузенов. Я отошла назад и стояла там, неловкая и чужая, за тысячи миль от всех, кроме Мириам, — она, по крайней мере, знала, как меня зовут и беспокоилась обо мне.

Я оглянулась на «Карпатию». За одним из иллюминаторов маячили китайцы из моей спасательной шлюпки. В Америке существует «Акт об исключении китайцев», и только им одним из всех выживших не разрешили спуститься на берег. Они здесь еще более нежеланны, чем я. Впрочем, это мало утешает.

25 апреля 1912 г.

Я сидела у окна в арендованной квартирке семьи Нахас и смотрела вниз, на Орчард-стрит. Вероятно, когда-то давно там был сад, хотя сейчас в это просто невозможно поверить. Нью-Йорк оказался намного больше и стремительнее, чем я себе представляла, и если в нем и имелось более шумное место, чем улица перед этим домом, то не хотела бы я там оказаться. На ней постоянно толклись сотни людей, детей, собак, рабочих, молодых матерей, разносчиков, уличных торговцев, а один раз я увидела на чьем-то плече обезьянку, клянусь.

— Как у тебя получается так быстро? — спросила Мириам, поморщилась, в очередной раз уколовшись иголкой, и пососала большой палец. — Ты уже почти закончила.

Моя часть работы над розовыми платьями для бизнеса ее кузена лежала, сложенная, рядом со мной.

— Последние два года я шила почти каждый день. Практика, вот пальцы и двигаются быстро.

— Умея так шить, ты запросто найдешь работу в хорошей мастерской.

— Скоро найду, — пообещала я. — Но сначала я хочу немного помочь тут. Расплатиться со всеми вами за то, что взяли меня к себе.

Мириам сердито запыхтела:

— Ты же знаешь, что можешь жить здесь сколько захочешь. Я только и сказала, что ты очень искусно управляешься с иголкой и ниткой. — Она нахмурилась, глядя на смятую ткань у себя на коленях. — А я нет.

Я засмеялась — пусть не очень громко, но это был первый искренний смех с той ночи, как утонул «Титаник».

Я очень привязалась к семье Нахас, а они были так добры, что позволили мне набраться сил здесь, у них, но я знала, что нельзя задерживаться у них надолго. В этой четырехкомнатной квартирке имелись кухня, столовая, мастерская, комната, где стояла швейная машинка, и единственная спальня. А жили здесь семь человек, включая меня, и, когда двое детишек по утрам уходили на улицу гулять, их место тут же занимали две швеи, работавшие на семейный бизнес. Портновский манекен стоял вплотную к раковине. Здесь имелся теплый туалет, что, конечно, очень хорошо, да только он находился тремя этажами ниже, и мы пользовались им, кажется, наравне с половиной населения города. Как только я слегка пришла в себя, сразу же начала шить, чтобы отработать свой кусок хлеба и расплатиться с родными Мириам за их великодушие, но я уже стала бременем и не хотела скоро превратиться в надоедливую помеху.

— Не могу решить, куда ехать, — призналась я.

Мириам воткнула иголку в ткань, не глядя на меня:

— Ты так торопишься! Тебе что, не нравится тут?

— Ты же знаешь, что это неправда.

— Знаю.

Мы подружились крепче, чем обычно бывает за две недели знакомства, но ведь мы вместе прошли через такое, чего другие и представить себе не могут. И обе безмолвно скорбели о мужчинах, которых любили так недолго. Мне будет трудно расстаться с Мириам, а ее грубоватые ответы означают только, что и ей будет нелегко прощаться со мной.

— Но теперь у нас есть кое-какие возможности, — заметила я. Это значило именно то, что значило: у нас есть деньги.

Казалось, что весь мир содрогнулся от ужаса над судьбой «Титаника»; с того момента, как мы прибыли в Нью-Йорк, заголовки всех газет кричали только об утонувшем корабле. Очевидно, в приличном обществе принято создавать комитеты помощи, потому что их насчитывалось уже несколько дюжин. Две леди в красивых шляпках и пальто появились вчера вечером, потрясенные видом Орчард-стрит точно так же, как поначалу и я, и гордо вручили нам деньги. Это, конечно, не состояние, но вместе с двумя десятифунтовыми банкнотами Ирен их оказалось больше чем достаточно. Часть я, конечно, оставлю семье Нахас в благодарность за приют, но что делать с остальными?

Мириам сказала:

— Ты можешь открыть какую-нибудь лавку.

— Может быть. — Но что я буду продавать? Я снова вспомнила о несчастной Ирен и о том, как сильно она хотела начать свою собственную, новую жизнь. — Или мы можем уехать на запад и стать ковбоями.