– Да неужели? – Лицо сира Ульбаха перекосила гримаса презрения. – А, может, поступим еще честнее: ты вернешь мне меч, и мы сразимся в поединке? Ты же сам сказал, что лучше бы я пал в сражении, а не издох посреди всего этого бардака. Так вот и дай мне шанс, раз уж моя судьба полностью в твоих руках!

– Поздновато вы заговорили о чести и достоинстве, полковник, – ответил на это кригариец. – Вы лишились того и другого, осквернив себя и свой меч детской кровью. Когда я просил вас об одолжении, вы сочли мою просьбу недостаточно уважительной. Так с какой стати мне делать одолжение вам? Не вижу на это ни одной причины.

– Небось, хочешь, чтобы я умолял тебя, стоя на коленях? – затрясся от бессильной ярости Шемниц. – Хочешь заставить меня унижаться, да? А не слишком ли ты высокого о себе мнения, грязный наймит?

– Зачем мне вас унижать? Что я от этого выиграю? – удивился Баррелий, пробуя ногтем режущую кромку «эфимца». – Все, чего я хочу – чтобы вы вспомнили перед смертью лицо той девчонки, которую казнили, желая унизить меня. А раз вы его вспомнили, нам с вами не о чем больше разговаривать. Прощайте, полковник! Хотя, если курсорские байки о загробном мире не лгут, то мы с вами еще встретимся. А вот с Ойлой Ринар – вряд ли, ведь благодаря вам она стала святой и ей в нашей компании убийц и грешников нет места…

– Ежели проголодался, иди перекуси. Ты ведь помнишь, в какой повозке хранится еда, – сказал Баррелий, когда я добрался до недогоревшего лагеря (пожар в конце концов угас сам, уничтожив лишь половину повозок) и наткнулся на труп сира Ульбаха.

Полковник распластался ниц в луже собственной крови, а рядом с ним валялись обломки его меча. Того самого, который я видел во всех своих последних кошмарных снах. И который ван Бьер, суд по всему, разбил булыжником после того, как сдержал данное Шемницу обещание, дорвавшись до его глотки.

– Почему ты не подождал меня? – нахмурился я, указав на мертвеца. – Так нечестно! Я должен был увидеть, как этот гад издохнет!

– Ну извини: этот гад так сильно жаждал умереть, что не досидел до твоего прихода, – пожал плечами ван Бьер. – И чем ты недоволен? Не насмотрелся еще на кровь? Да ты крепкий малый! Меня уже тошнит от ее вида, а у тебя, гляжу, одно кровопролитие на уме.

– Зачем ты поторопился? – Я не хотел обижаться на Баррелия, но не обижаться тоже не получалось. – Я ведь сегодня не прятался в кустах, а помогал тебе сражаться. И, значит, у меня тоже было право судить Шемница!

– Что помогал – с этим не спорю, – согласился кригариец. – Без тебя у меня вряд ли что-то получилось бы. А то, что ты опоздал сказать полковнику пару ласковых слов на прощанье – так сделай это сейчас, кто тебе мешает? Можешь даже целую обвинительную речь ему толкнуть – он никуда не торопится и охотно тебя выслушает.

– Все равно, так нечестно, – повторил я. – Ты же знаешь, как сильно я ненавидел полковника. И как хотел увидеть, когда он заплатит за смерть Ойлы.

– «Честно, не честно» Опять ты за свое! – устало отмахнулся монах. – Будь я до конца честен, то не отпустил бы выживших врагов с полными сумками золота. Но мне повезло запугать их, они согласились на сделку, и я решил прекратить войну, хотя никто не давал мне право распоряжаться нашей добычей. По кригарийским законам это был нечестный и малодушный поступок, ведь я еще стоял на ногах и мог сражаться. Однако взгляни на меня: разве похоже, что я тревожусь на сей счет?

Я посмотрел не на него, а на юг. Туда, где тринадцать всадников переправлялись через реку. Вернее, там они переправляли своих лошадей, которые не одолели бы водную преграду с такой тяжелой поклажей. Поэтому наемники сгрузили ее возле запруды, собираясь перенести золото на другой берег уже на своих плечах.

– Пускай уходят, – сказал монах, заметив, куда я смотрю. – В любой жаркой работе главное вовремя остановиться, пока тебя самого не припекло. Увы, многие в отряде включая Аррода об этом забыли.

– Как тебе удалось провернуть все это в одиночку? – поинтересовался я. Случилось то, что еще минувшей ночью казалось чистой воды безумием – мы с Баррелием завладели целым караваном золота! Немудрено, что это до сих пор не укладывалось у меня в голове.

– Не в одиночку, – напомнил Пивной Бочонок, – а с твоей помощью. Сложнее всего было, конечно, подкрасться к лагерю. Но дозорные отвлеклись на вашу погоню, и я смог незаметно добрался до повозки с дегтем. А потом запалил огонь и устроил пожар. Все тут же бросились его тушить, решив, видно, что во всем виновата шальная искра от костра. И как только они забегали, а лагерь заволокло дымом, я устроил новый бедлам – спустил с привязей лошадей. А затем перебил наемников поодиночке, пока они носились туда-сюда и не сообразили, что к чему.

– А как ты прикончил Гириуса? – Я не разглядел курсора среди уезжающих наемников и решил, что он тоже валяется где-то среди мертвых. – Я видел вспышки молний и испугался, что он изжарил тебя.

– Все верно: чтобы разобраться с Гириусом, надо было заставить его сверкнуть блитц-жезлами, – подтвердил кригариец. – Выстрелив из баллисты по всадникам, я дал им понять, что до сих пор нахожусь в лагере. И Шемниц оправдал мои надежды – заставил курсора пойти и ударить по мне силой Громовержца. К чему я, само собой, успел подготовиться: поймал двух лошадей, привязал к ним мертвых наемников и сунул им под мышки копья. А потом выпустил их в дыму навстречу Гириусу, напугав его перед этим криками. И он попался – начал тут же шарахать молниями, так как не сомневался, что это я его атакую.

– Вот оно что! Ты заставил курсора расстрелять все заряды по ложным целям, – догадался я. – Но как ты понял, когда его блитц-жезлы стали неопасными?

– Пускай я не умею читать и писать, но считать до ста меня все-таки обучили, – пояснил Баррелий. – Помнишь наш трофейный жезл, которым я поджарил островитян в Фирбуре? Его хватило всего на пять вспышек. Жезлы Гириуса выстрелили вместе двенадцать раз: семь по первой цели и пять по второй. Вот я и решил, что он истратил в горячке все молнии.

– Но ты мог и ошибиться. – Я покачал головой. – А если бы у Гириуса оказались другие жезлы? Такие, в которые заряжено больше силы Громовержца?

– Всякое могло случиться, верно, – кивнул ван Бьер. – Риск был, кто бы спорил. Но когда я заговорил с курсором, и он не выстрелил на мой голос, все стало ясно. И я понял, что отныне он такой же безобидный, как муха.

– А наемники, которые его защищали? Почему они на тебя не набросились?

– Потому что я разыграл все так, как было нужно. Это мы с Гириусом знали, что случилось, когда его оружие прекратило стрелять. А наемники поначалу верили, что в схватке с язычником Громовержец дарует курсору неиссякаемую силу. И что же они видят? Я выхожу и заявляю, что бог оставил Гириуса и теперь покровительствует мне. А Гириус вместо того, чтобы испепелить меня на месте, лишь трясется да орет как полоумный… И кому из нас поверили наемники? Естественно, тому, чьи слова были не пустым звуком, а подтверждались делом. Вот тогда я и задал им главный вопрос: если бог теперь на моей стороне, то хотят ли они идти одновременно и против меня, и против бога?