— Наверное, кое-чему научили, раз ты так лихо лопатой машешь.

— Что ты теперь думаешь делать? — он бережно взял сверток и опустил в вырытую яму. — Прощай, Танечка, извини, что больше ничего для тебя сделать не могу… Ты над нею молитву прочтешь или мне?

— Я прочту, — прошептала Наташа, потому что сухие рыдания перехватили ей горло.

Когда они вернулись в избу, Петр усадил Наташу на лавку и почти приказал:

— Сиди, набирайся сил. Я тебя позову, когда понадобишься.

Он полез в свой мешок с травами и уверенно стал смешивать их, в отличие от Наташи вовсе не нюхая. Поставил на плиту чугунок, подбросил в печь поленьев — теперь доски шли уже со стены сарая, собачья будка вся сгорела — и подошел к лежащей без движения Варе.

— Освободи-ка мне стол, — обернулся он к Наташе, и она захлопотала.

Петр положил на стол девочку, и Наташа мимоходом подумала: "Как в моем сне". Но все же спросила.

— А другие дети?

— Их я уже осмотрел, у них дела получше, а с Варей ты мне поможешь. Только уговор: я буду считать твой пульс и когда скажу, хватит, ты немедленно прекратишь свое воздействие на девочку. Договорились?

— Договорились, — кивнула изумленная Наташа.

Он взял её за запястье и велел:

— Приступай!

Как бы то ни было, его лидерство она восприняла с радостью. Теперь Наташа была не одна. И уже не надо было думать, делать что-то или нет, и если делать, то как? Возможно, и Петр точно не знал, но интуиция врача у него была развита великолепно…

Теперь она даже почувствовала некоторую неуверенность, какую ощущает студент на экзамене у профессора, пусть и ответ на билет ему известен. До сих пор она применяла свой дар, особенно не задумываясь, так ли она это делает? А у Петра она вдруг робко спросила:

— Откуда начинать?

— С головы, — уверенно ответил он, как будто работал с нею в паре не первый год и её вопрос вовсе не застал его врасплох.

Она простерла над лежащей девочкой ладони и сосредоточилась. И приготовилась к ощущению, как из неё медленно уходят силы, она ослабевает, но услышала окрик Алексеева.

— Достаточно.

Наташа тотчас послушно убрала руки и взглянула на Варю. Она что-то делала не так? Но нет, на щеках девочки проступил румянец, а чернота из-под глаз исчезла. И перевела взгляд на Петра — в его глазах светилось восхищение.

— Попей-ка, — врач сунул ей в руки чашку с заваренным настоем своих трав, и Наташа жадно припала к напитку.

Против ожидания, она не только не потеряла сознания, но и почти не обессилела. Травяной же чай почти полностью восстановил её силы. Значит, и народная медицина кое-что может?

Насколько легче ей работалось под присмотром врача! Если её воздействия на человека нужно было так немного, выходит, она от незнания попросту неэкономно расходовала свою силу…

— Ох, недаром народ испокон веку называл это ведьмачеством. Умом твое действо осмыслить трудно. Косным умом, — сказал он задумчиво. — Наверное, сам бы не увидел, на себе не почувствовал, так и относился бы, как к красивой легенде… Но представь, сколь совершенен будет человек в будущем. В таких, как ты, наше предполагаемое совершенство лишь проступает, как будто из густого тумана выглядывает знакомый образ.

— О чем ты говоришь? — не поняла Наташа. — При чем здесь будущее человечества?

— А ты уж подумала, что особая, богом избранная?

— Хотелось бы так считать, — смущенно призналась она.

Выражение его лица — недалекого сельского мужичка — оказалось обманчивым, стоило лишь внимательно вглядеться в его умные проницательные глаза.

— Я имел в виду то, что возможности своего организма, заложенные в него природой, человек не использует и наполовину. Это оттого, что мы не знаем, как это делать. Думаю, иначе такое было бы по силам каждому…

— Хочешь сказать, и ты бы так смог? — ехидно поинтересовалась уязвленная Наташа.

Она и вправду до сей поры считала себя если и не избранной, то от других людей отличающейся.

— Наверное, смог бы, — спокойно ответил он, — да времени у нас нет, чтобы спокойно изучить этот метод.

— Пить, — тихо прошептала Варя.

Наташа поднесла к её губам чашку, из которой только что пила сама.

— Горький, — пожаловалась девочка, и голос её больше не был голосом тяжелобольной.

— Зато полезный, — строго сказал Петр.

— Дядя Петя, — Варя повернула к нему голову, — а где моя мама?

— Ей пришлось уехать, — буркнул он, отводя взгляд.

Он поднял девочку на руки и переложил на лавку, на которой прежде лежал сам. Она тут же опять уснула.

На остальных детей Наташе пришлось затратить совсем немного сил, так что она почти не почувствовала усталости.

— Им нужно меньше твоей энергии, оттого что их организм сам подключился к выздоровлению, — пояснил Петр в ответ на её протесты. — Нет необходимости тебе работать на износ. Побереги силы для дороги.

— Для какой дороги? — опять не поняла она.

— Думаю, скоро нам придется отсюда уезжать.

— Уходить, — решила уточнить Наташа.

— Пешком мы далеко не уйдем, — упрямо сказал он.

— Да где же это мы раздобудем транспорт? — рассердилась она. — В селе не осталось даже кошек и собак, неужели может найтись хотя бы одна лошадь.

Петр ответил не сразу. Он напряженно размышлял о чем-то, потирая пальцы.

— Если не возражаешь, этим вопросом я займусь сам, — наконец сказал он.

Аполлон подписывал бумаги и что-то тихонько напевал, а так как слуха он был лишен начисто, то не слыша слов, нельзя было догадаться, что это за песня. Правда, Аренский и не пытался гадать, он думал о том, как бы поделикатнее завести с товарищем разговор на довольно щекотливую тему: о кознях, которые пыталась строить против Ковалева его гражданская жена.

— Ты будто повеселел, — сказал ему Арнольд как бы между прочим.

— Юлия выздоравливает! — ответил майор.

— Я за тебя рад… Значит, Поплавский ей больше не нужен?

— Как так, не нужен? — Аполлон повернулся к нему вместе со стулом. — Я не сказал, выздоровела, а сказал, выздоравливает. Разницу ущучил?

— Ущучил. А как она к тебе относится?.. То есть я хотел сказать, у вас все нормально? — последнюю фразу он произнес уже скороговоркой, заметив как сразу напряглось лицо Аполлона. — Ну, чего ты стойку-то сделал? Нельзя поинтересоваться, как друг живет? Ты же меня спрашиваешь…

— Или мне показалось, или в твоих словах что-то прозвучало, не понял: то ли жалость, то ли осторожность. Как будто ты и предупредить хочешь, и обидеть боишься…