– Не уйдет, – процедил Иван Иванович, убирая пистолет в пристегнутую к подтяжкам кобуру. – Вокруг ни поселков, ничего. Дадим ориентировочку…

– Так вы… – уразумел Александр.

– За ним и ехал, – поделился Иван Иванович огорченно. – Вернее, за тем, кто должен был ящики забрать…

– А как же относительно вашей специальности эксперта по экспорту? Цветных и черных металлов? Накладочка?

– Это тоже… – Цроцедил Иван Иванович, – свое образный экспорт. Металлоизделий. Нет?

– Вот видите, – печально сказал Ракитин. – Ну как теперь доверять людям? Искренности хотите, истины, а сами… того, Иван Иванович…

– Петр Семенович, – хмуро поправил собеседник. – Извиняюсь – служба. – Помедлил. – Пошел, ладно… Протокол сочинять.

Ракитин двинулся за ним следом. Возле злополучного купе бушевали страсти. На фоне общего ропота, шушуканья и восклицаний выделялся бас Вероники Степановны, дававшей разъяснения новому пополнению зевак.

– Мне на голову, а потом на пол! – повторяла она, перстом обличающим указывая на разбитый ящик. – Вот они, пособники моджахедов! Раньше американцы их оружием снабжали, теперь наше жулье впряглось…

– Спокойно, товарищи, р-расходитесь, – заученно призывал граждан к порядку Иван Иванович, демонстрируя удостоверение с подлинным своим именем. – Р-разберемся.

Тут поезд, заметно сбавивший ход, дернулся в судороге, лязгом сотрясшей вагон, и остановился.

На станции стояли долго. Коридор заполнили официальные представители в железнодорожных и милицейских формах, звучали указания и команды, затем багаж железнозубого описали и выгрузили на перрон. Начался опрос свидетелей.

Иван Иванович, присев на откидном сиденьице, фиксировал показания Вероники Степановны, переводя их с языка эмоций на протокольно-канцелярский. Ракитин стоял неподалеку, прислушиваясь.

Взгляд его неожиданно упал на брюнета, приникшего в страстном шепоте к оттопыренному уху пожилого, в мятом кителе сержанта милиции с угрюмым землистым лицом. Сержант, двигая челюстью, кивнул, сосредоточенно обозрел публику и двинулся к Александру, вмиг ослабевшему в коленях.

Пришла безнадежная, затравленная ненависть… Мелкая месть уязвленного подлеца разрушала все планы; и словно те темные силы, что усердно препятствовали достижению цели, руководили сейчас этим мерзавцем, на чьей лоснящейся самодовольной рожице словно было написано: вот так-то, милый, и так будет всегда.

Ракитин подобрался, сжав кулаки.

Итак. Оттолкнуть сержанта, резко прыгнуть и влепить напоследок прямой правой в узенькую клиновидную челюсть брюнета…

– Ваши документы! – козырнул неприязненно милиционер.

Иван Иванович, безраздельно занятый протоколом и, казалось, ничего вокруг не замечавший, внезапно произнес:

– Наш это. Со мной.

Сержант почесал заскрипевшее бурое ухо и неодобрительно скосился на брюнета – весьма обескураженного.

– Да, кстати, – оторвавшись от протокола и рассматривая что-то в пространстве, сказал Иван Иванович. – А ваши документы?..

Брюнет проглотил слюну и засопел возмущенно, показывая, что оскорблен до потери самообладания.

– Пожалуйста! – Достал бумажник, картинно раскрыл его, демонстрируя содержимое. – Паспорт, командировочное удостоверение, любуйтесь! – Пальцы у него все-таки дрожали.

Иван Иванович твердой рукой принял документы и, не глядя, отложил их в сторону.

– Что у вас за поясом? – спросил холодно.

– 3-за каким поясом?

– За поясом брюк.

– Э… газовый пистолет. Я услышал шум, вытащил на всякий случай из портфеля…

– Дайте пистолет.

Брюнет с тяжким вздохом вытащил засунутое за ремень оружие.

Иван Иванович заглянул в ствол пистолета, затем вылущил из обоймы патроны.

– Пистолет не газовый, а дробовой, – констатировал безразличным тоном. – И патроны дробовые. Лицензия имеется?

– Я еще не успел оформить… – вдохновенно начал брюнет. – Видите ли, я всего несколько дней как из Парижа… А сейчас еду в достаточно горячую точку, мало ли что может случиться…

– Вот и случилось, – сказал Иван Иванович тускло.

– Хорошо, возьмите в конце концов эту железяку себе! – предложил брюнет с ноткой вызовам голосе.

– Возьмем, – согласился Иван Иванович. – Но не все так просто. Придется вам пройти с нами, гражданин. Вы будете понятой, Вероника Степановна, не возражаете?

Вероника Степановна с готовностью согласилась. Брюнет подскочил как ужаленный.

– Позвольте?! – с отчаянием воскликнул он и осекся, недоуменно озираясь по сторонам. Губы у него были сложены так, будто он только что выронил соску.

– Фамилия? – жестко вопросил его Иван Иванович, доставая чистый бланк протокола.

Ракитин, вздохнув, отвернулся.

Мало-помалу сутолока улеглась. Сошел на станции вооруженный металлург Иван Иванович, он же Петр Семенович, хмурый сержант, иные облеченные властью; сошел и брюнет, яростно грозивший большими личными связями и махавший при этом руками так, что представлялось, рук у него дюжина, как у индийского божества Шивы. Силуэты их, съежившись, как догорающие спички, исчезли в темноте отдалявшегося перрона.

Ракитин, Рудольф Ахундович и Жанна поделились мнениями о происшедшем.

Мнения разнились: Жанна в равной степени не проявила сочувствия ни к железнозубому, ни к Ивану Ивановичу, с подозрением относясь как к милиции, так и к преступному элементу; Ракитин, переживший большое нервное потрясение, обходился неопределенными междометиями, а Рудольф Ахундович сокрушался, что ничего не знал о патронах, а так бы, мол, приобрел обойму, ибо в тех краях, где он обитал, порою постреливали…

– Чтобы у нас было все, но чтобы нам за это ничего не было, – предложил он в итоге замечательный тост и, выпив, задышал тяжело в дольку апельсина.

– Где профилактика? – горевала в коридоре Вероника Степановна. – Куда смотрят правоохранители?

– Ай, молодец, джигит… – невпопад ответил ей надтреснутый старческий голос, и Ракитин, высунувшись за дверь, увидел восточного старца. – Большой дело, хороший таньга! – выговаривал старец мечтательно. – Аи, джигит! И убежал как ветер! Тот, в галстуке, овца, только кричал. А что кричать, бежать надо!

– Дедушка… – оторопела Вероника Степановна. – Вы же вроде по-русски не…

– Таньга везу, дочка, – пригладив бородку ссохшейся старческой кистью, высвободившейся из застиранного манжета старенькой фланелевой рубашки, молвил дедушка. – Урюк продал, дыня сушеный… Лучше молчать. Теперь, однако, и говорить можно, всех поймали обманных людей. – Он доверчиво посмотрел на собеседницу туповатыми выцветшими глазами, словно подернутыми мутной поволокой.