– Да что тут думать? Я Россию люблю!

– Это делает вам честь, но… Поймите, мой брат не может признать вас! Не скрою, я очень хотела бы этого. Вы кажетесь мне очень достойным молодым человеком, но это невозможно! Будь вы хотя бы прапорщиком, это бы несколько облегчило ситуацию. Все же признать графом офицера несколько проще, чем мастерового, а вы сами выбрали себе эту будущность. А теперь вы еще собираетесь стать купцом!

– А с чего вы взяли, что мне нужно это признание?

– Что?!

– Ну, в самом деле, Антонина Дмитриевна, зачем мне становиться графом? В Пажеский корпус меня уже не примут, да я и сам не больно-то хочу в этот рассадник извращенцев. Протирать штаны в присутственных местах или драть горло перед взводом, пусть даже гвардейским, меня тоже не прельщает. Что мне может дать титул, кроме ограничений?

– Но отчего же вы тогда не хотите уехать?

– Да не хочу я в Америку! Они там негров угнетают.

– Как «угнетают»?

– Рэп не дают читать и наркотой торговать. Да и бог с ними с неграми, а также индейцами, мексиканцами и прочей шушерой. Электричеством и здесь можно заниматься, и неплохо зарабатывать. Что я, кстати, и делаю.

– Но в Штатах… – попытался вклиниться граф, но Будищев перебил его:

– Таких, как я, – миллион! А здесь я один такой.

– Но слухи!

– Реклама не помешает.

– Как вы сказали – реклама?

– Именно. Любое упоминание в прессе, если это не некролог – реклама!

– А что, уже есть и в прессе?

– Не знаю. Но если понадобится – будет!

– Вы невозможны!

– Вовсе нет, Вадим Дмитриевич. Просто я трезво смотрю на вещи. Поэтому спасибо за предложение, но – нет!

– Зачем же вы тогда торговались?

– Да так, интересно было узнать, как далеко вы можете зайти. А деньги, если они у вас свободны, лучше вложите в какое-нибудь дело. Можно, кстати, в нашу с Барановским мастерскую. Не пройдет и пары лет, как она станет самым настоящим заводом, так что не прогадаете.

– Что же, я вас более не задерживаю, – с трудом скрывая раздражение, заявил Блудов.

– Что, и чаю не предложите?

– Если вы голодны, я распоряжусь вас накормить.

– Не стоит. Лучше давайте я вам звонок установлю. Для родственников скидка…

– Вон!!! – заорал, вскочив, совершенно потерявший терпение граф.

– И не надо так нервничать! Это вредно для здоровья. Ухожу-ухожу…

Едва за Будищевым закрылась дверь, Вадим Дмитриевич вскочил и стал мерять шагами кабинет, давая выход своему раздражению.

– Ты только посмотри, какой наглец! – бушевал он, сердито поглядывая на сестру. – В Америку он не хочет. Негров там, изволите видеть, угнетают! Откуда он вообще знает про негров?

– Мне кажется, что у Дмитрия куда лучшее образование, нежели он старается это показать, – скупо улыбнулась та.

– Такое впечатление, что тебя вся эта история только забавляет!

– Нисколько. Хотя твой сын и впрямь очень занятный молодой человек.

– Умоляю, не называй его моим сыном!

– Хорошо, не буду. Хотя это не имеет ровным счетом никакого значения. Весь Петербург и так в этом уверен, и от нашего мнения ничего не зависит.

– Это верно, – поморщился Вадим Дмитриевич и устало опустился на кресло.

– Я получила письмо от Андрея. Хотя ты, наверное, знаешь.

– И что он пишет?

– Что совершенно не желает, чтобы ты признавал Дмитрия своим сыном.

– Я и не собирался!

– И совершенно напрасно. Впрочем, я уверена, что со временем ты передумаешь, потому что твой сын нас еще не раз удивит.

– То есть до сих пор он тебя удивил еще недостаточно?

– Не заводись, Вадик. Не ждал же ты, в самом деле, что он кинется тебе на шею с криком «папа»?

– От него и не такого можно ожидать.

– Возможно. Кстати, ты не знаешь, что такое рэп?

– Рэп? Какой еще рэп?

– Ну, тот, который запрещают читать угнетенным неграм.

– Бог мой, вот ты о чем! Спроси лучше у своего протеже. Не сомневаюсь, он расскажет тебе какую-нибудь совершенно душераздирающую историю!

Вы когда-нибудь обращали внимание, что слуги могут выглядеть ничуть не менее представительно, чем их хозяева? Вот и у пятого герцога Лейхтенбергского Евгения Максимилиановича любой лакей выглядел куда важнее генерала. По крайней мере, с точки зрения Семки. А что бедному мальчишке еще думать, когда на него надвигается эдакий господин весь в золотых позументах и со строгим взглядом? Конечно, только снять картуз и поклониться!

– Где тебя носит? – строго спросил Дмитрий.

– Дык я… – попытался оправдаться парень, но наставник тут же прервал его:

– Еще не всем полотерам поклонился?

– Да как их отличишь, когда они все в золоте!

– По глазам, – усмехнулся Будищев.

– Как это?

– Много будешь знать – скоро состаришься! Кабель протянул?

– Ага.

– Ну, хоть какая-то от тебя польза.

Вот уже третий день они не вылезали из Петергофа, занимаясь монтажом проводки в герцогском дворце. Дело было в том, что потомок русского царя Николая I и вместе с тем пасынка Бонапарта Евгения Богарнэ решил, что он тоже является сторонником прогресса, и пожелал завести себе электрические звонки. Сказано – сделано, и управляющий сделал соответствующий заказ в недавно открывшейся электротехнической фирме Барановского и Будищева.

Собственно, дело-то было плевое – поставить звонок на воротах и протянуть кабель в дворницкую, но случилось непредвиденное. Самый ушлый из компаньонов ухитрился попасть на глаза жене герцога – графини Богарнэ и наплести ей всяческого вздора. К ужасу его королевского высочества[55], Зинаида Дмитриевна отнеслась к этим прожектам более чем благосклонно и решила, что отныне не может вызывать прислугу с помощью обычного колокольчика! Более того, звон колокольчика ее решительно раздражает, и ее дражайшему супругу, коль скоро он любит свою Зинаиду, тоже нужно обзавестись подобным прибором.

Делать было нечего. Евгений Максимилианович, успевший проклясть тот день, когда ему вздумалось объявить себя сторонником прогресса, распорядился продолжать работы, и звонки появились не только на входе, но и в кабинете, библиотеке, будуаре графини, во всех спальнях, включая гостевые, и еще бог знает где. Вот все это великолепие Дмитрий с Семкой и устанавливали, попутно обучая прислугу, как всем этим пользоваться. То есть обучал, конечно, Будищев, а растерянный парень только с испугом глазел на представительных господ с густыми бакенбардами и в роскошных ливреях.