И все же человеческая душа обладает огромными ресурсами самовосстановления. В середине ночи я вспомнила Старого Кнудсена и подумала, что сорок тонн — это, конечно, ужасно, однако нет худшего порока, нежели пессимизм. Как-никак, я направляюсь домой, где меня ждет мой народ, где меня станут навещать друзья. Пройдет всего десять часов — и я увижу из окна вагона голубой силуэт нагорья Нгонг, поднимающийся на юго-западе.

В тот же год на нас обрушилась саранча. Говорили, что она прилетела из Абиссинии, где два года длилась засуха. Не выдержав лишений, прожорливая стая двинулась к югу, уничтожая на своем пути всю растительность. Еще до того, как мы увидели эту нечисть собственными глазами, по округе начали гулять странные истории об опустошении, которое она оставила к северу, где на месте кукурузы, хлебов и фруктовых садов теперь якобы простирается голая пустыня.

Поселенцы отправляли гонцов к соседям на юге с предупреждением о подступающей саранче. Однако даже заблаговременное предупреждение никак не помогало предотвратить катастрофу. На всех фермах был заготовлен хворост и кукурузные стебли, сжигая которые люди намеревались отпугивать саранчу и предавать ее огненному погребению; по ферме разбегались работники с пустыми кастрюлями и с инструкциями вопить во все горло и лупить по днищам кастрюль, чтобы не позволить саранче приземлиться.

Однако все это могло привести лишь к временной передышке, ибо саранча не может оставаться в воздухе постоянно; единственное, на что может уповать фермер, — это что у него получится спасти собственные посевы и отогнать беду к югу, где она постигнет кого-то другого. Чем больше ферм отпугнет саранчу, тем голоднее и отчаяннее она в итоге станет и тем сильнее будет свирепствовать там, где в результате опустится. К югу от моей фермы простирались бескрайние саванны маасайской резервации, и моей единственной надеждой было не позволить саранче опуститься на моих землях, а переправить ее через реку, к маасаи.

Ко мне уже явились то ли трое, то ли четверо гонцов с соседних ферм, предупреждавших о приближении саранчи, однако ее самой все не было видно, и я уже склонялась к мысли, что это ложная тревога. Как-то раз я отправилась днем в лавку, которую держал на ферме младший брат Фараха Абдулла. По дороге меня приветствовал индус.

— К вашей земле приближается саранча, — сообщил он, когда я с ним поравнялась.

— Меня уже много раз об этом предупреждали, — ответила я, — а я все не вижу никакой саранчи. Возможно, все не так плохо, как предрекают.

— Будьте добры, обернитесь, мадам, — предложил индус.

Я обернулась и увидела на севере какую-то тень, похожую то ли на облачко, то ли на дым от большого пожара. «Как дым, исторгнутый миллионным городом в прозрачный воздух», — мысленно прибегла я к напыщенному сравнению.

— Что это такое? — спросила я.

— Саранча.

На обратном пути я насчитала на дороге штук двадцать этих крупных крылатых кузнечиков. Проезжая мимо дома управляющего, я предупредила его о необходимости встретить саранчу во всеоружии. Мы посмотрели на север и обнаружили, что черный дым поднялся выше. Пока мы задирали головы, мимо нас пару раз пролетели кузнечики; падая на землю, они уползали.

Открыв дверь следующим утром, я обнаружила, что все окрестности приобрели бледно-терракотовую окраску. Деревья, лужайка, аллея — все было покрыто терракотовым слоем, словно выпал невиданный снег. Это была саранча. Пока я стояла, тараща глаза, слой насекомых ожил, пришел в движение и поднялся в воздух. Через несколько минут сделалось совершенно темно. В воздухе стоял треск крылышек. Саранча отправилась дальше.

В этот раз она не причинила нам особого вреда, ибо провела на ферме всего одну ночь. Каждое насекомое имело примерно полтора дюйма в длину, серовато-коричневую окраску, было липким на ощупь. Они сломали несколько деревьев на аллее, просто опустившись на них. Только глядя на пострадавшие деревья и вспоминая, что каждая отдельная тварь весит не больше десятой доли унции, я поняла, сколько их тут побывало.

Но саранча улетела не насовсем: на протяжении двух-трех месяцев ферма несколько раз подвергалась ее налетам. Вскоре мы отказались от надежды отпугнуть ее: это было бесполезные и трагикомические потуги. Иногда налетала небольшая тучка — отряд, отделившийся от основных сил, причинявший ограниченный урон. Иногда налетала целая стая, находившаяся над фермой несколько дней, наполняя воздух отвратительным шелестом. В разгар налета создавалось впечатление, что началась пурга, даже слышалось завывание ветра. Повсюду трепетали и сверкали на солнце, грозя его затмить, твердые крылышки. Саранча располагалась одной полосой, от земли до верхушек деревьев, выше которых было чисто. Насекомые задевали лицо, залезали под воротник, в рукава, в туфли. От этого начинает кружиться голова, человек испытывает ярость и отчаяние, чувствуя свою беспомощность перед лицом превосходящих сил.

Каждая отдельная саранча не идет в счет: ее гибель от вашей руки не производит впечатления на всю прожорливую массу. После того, как саранча улетает, тая на горизонте, как дым, вы еще долго испытываете брезгливость, вспоминая ее прикосновение к вашему лицу и рукам.

Стаи саранчи сопровождали огромные птичьи стаи, пировавшие на полях, куда опускалась саранча. Лучше всех пользовались возможностью поживиться аисты и журавли.

Случалось, что саранча садилась на ферме. Кофейная плантация от нее почти не страдала, потому что кофейные листья, как листья лавра, слишком жестки для этих тварей. Ущерб для плантации ограничивался одним-другим сломанным деревом.

Зато на кукурузное поле после его посещения саранчой было жалко смотреть. На нем не оставалось буквально ничего, кроме редких сухих листьев, свисающих с поломанных стеблей. Мой огород у реки, который я регулярно поливала и содержала в образцовом порядке, походил теперь на пыльную кучу: от цветов, овощей и травы осталось одно воспоминание. Участки арендаторов — «шамба» — напоминали выжженную землю, с которой ушло все живое, даже ползающие насекомые; единственными плодами были теперь тела подохших от обжорства кузнечиков. Арендаторы беспомощно взирали на эту печальную картину. Старухи, которые, не разгибаясь, возделывали крохотные участки, потрясали кулаками вслед тающему в небе облаку.

Отступившая армия оставляла после себя множество трупов. На дороге, где сидела саранча и где по ней ездили фургоны и телеги, оставались длинные колеи из павших.

Саранча откладывала в почву яйца. На следующий год после дождей нарождались темно-коричневые кузнечики — саранча на первой жизненной стадии, не умеющая летать, зато отлично ползающая и пожирающая все на своем пути.

Оставшись без денег и не имея возможности платить, я была вынуждена продать ферму. Ее купила большая компания в Найроби. Компания полагала, что выращивать кофе на такой высоте нерентабельно, а иные виды сельского хозяйства ее не прельщали. План покупателей состоял в том, чтобы вырубить кофейные деревья и разбить дороги, чтобы со временем, когда Найроби разрастется в западном направлении, можно было продать эти земли под застройку. Случилось это в конце года.