Мне еще раньше пришла в голову идея. Мне она не то чтобы нравилась, но я должна была попробовать.

Я вернулась в комнату и отключила свой комбокс. Пол небом не бывает полностью темно, а на балконных окнах занавесок у меня нет. Я засунула ком подмышку, нырнула в шкаф и закрыла дверь. Вот это – настоящая темнота. Пространства здесь было немного, но я отодвинула несколько пар обуви и села. Включила ком, послушала возмущенное жужжание батареи; это был старый комбокс, предпочитавший работать от сети. Загоревшийся экран спросил, хочу ли я войти в глобонет. Я сидела, уставившись в светящуюся надпись. В темноте она совершенно не мигала, не разбегалась в миллионы едва заметных, перетекающих друг в друга, ускользающих измерений – будто смотришь в зеркало, когда другое над плечом. Читать было легко.

Мне это нравилось даже меньше, чем то, что моя идея сработала. По крайней мере, у Чарли не приходилось пользоваться комбоксом. Тяжело было бы объяснить, зачем мне нужен шкаф.

Я вынесла комбокс из шкафа обратно и включила со своего стола. Не то чтобы я часто приглашала кого-нибудь к себе домой, но у меня был пунктик: выглядеть нормальной даже перед собой – а сейчас я вела себя скорее как дочь Оникса Блейза. Комбокс на столе гораздо более нормален, чем комбокс в шкафу. Мог ли мой папа видеть в темноте? А кто-либо из его семьи? Я не помнила никого из них, кроме моей бабушки: остальные представлялись высокими расплывчатыми силуэтами из моего раннейшего детства. Эймил была права: Блейзы во время Войн действительно исчезли. Но я не заметила. Я была занята – я была дочкой своей матери. Даже захоти я связаться с ними, я понятия не имела, как.

Можно было спросить Пата или Джесса. Сразу после того, как я сказала бы, что у меня свежая справочная линия по Миру Вампиров, а заодно – новый аттракцион в комнату ужасов. Симулятор «Нападение Вурдалаков» в Музее Других просто отдыхал бы. Да что там – «Драконьи горки» в Монстроленде выглядели бы забавой для дошкольников. Как только мы проработаем некоторые второстепенные детали – например, как туда попасть. И как вернуться обратно. А между тем я до сих пор не открыла, что могу видеть в темноте. Сказала бы я им несколько дней назад, если бы Эймил там не было? Я ведь собиралась об этом заговорить.

Я прошла обратно на балкон. Нащупала ось. Я стояла на краю пустоты, но стояла в своем мире, на своих обычных ногах, глядя в обычную темноту своими… не совсем обычными глазами.

Константин, Кон, ты там?

На сей раз я была уверена, что почувствовала рывок на линии, уходящей в темные небеса – отчетливый укол чего-то в неясном ничто. Но я опять потеряла его.

Я устала настолько, что приходилось опираться на перила, чтобы стоять прямо.

Потому я пошла в комнату и легла спать.

В других областях тем временем моя адаптация шла полным ходом. Когда нужно было взять ложку или пакет с мукой, или включить духовку – у меня это уже получалось с первого раза. Правда, несколько дней подряд, проходя на кухню, я не вписывалась в дверной проем.

С того момента, когда в парке Олдрой новое зрение буквально накатило на меня, словно океанская волна, после того, как я увидела на лице Мод то, что увидела – увы, я никак не могла спросить у нее самой, было это или нет, – после того, как волна отхлынула и я снова оказалась на твердой земле, частично отхлынуло и головокружение. Мне казалось, что темнота – это что-то вроде дорожной карты, которая до последнего времени лежала вверх ногами, и только теперь я разобралась, что с ней не так. Хотя дорожные карты как правило не имеют привычки сами раскладываться и кричать: «Сюда! Сюда смотри, тормоз!». Наверное, это неправильная дорожная карта. Карта неизвестной мне страны с подписями на неизвестном языке, от которой путаницы больше, чем пользы. И она не столько разворачивалась, сколько взрывалась.

Не знаю также, в самом ли деле я видела нечто и в лице миссис Биалоски в то утро, когда она попросила меня не переживать.

Итак, что мне больше по душе: то, что мои способности растут так стремительно, что я могу просто выпасть из реальности и оказаться в темном чужом мире, или то, что у меня прогрессирует неоперабельная опухоль мозга – и поэтому я постепенно схожу с ума? Может, есть еще какая-то третья возможность?

Целый день я вкалывала, и пришла домой как раз вовремя, чтобы выпить чашечку чая в саду. Племянница Иоланды со своими дочками уехала после двухнедельного визита, и – хотя это было, в общем-то, не мое дело – я тайком радовалась, что сегодня наш сад принадлежит нам одним. Иоланда вышла и присоединилась ко мне. Несколько поздних роз словно танцевали вальс со своими тенями, когда легкий вечерний бриз играл их стебельками. Я перевела взгляд на Иоланду. Мне всегда нравилось на нее смотреть: если бы она держала свое самообладание в бутылках, я бы обязательно попросила немного для себя. Она была чем-то похожа на Мэла, только без татуировок. Я так устала, так расслабилась и так засмотрелась на нее, что не сразу заметила некую несообразность.

Тени исчертили лицо Иоланды.

Я буквально выпрыгнула из расслабленного состояния и вытаращилась на нее. Она поймала мой взгляд и улыбнулась. Я быстро отвела взгляд. Что? Как? Почему? Как об этом спросить?

Да никак.

Я снова посмотрела на нее. Тени на ее лице лежали спокойно, но они успели… опуститься. Как будто смотришь на небо.

А что я о ней знала? Она получила этот дом в наследство от дальней родственницы; у той тоже не было детей, и она считала, что все старые девы должны держаться друг за друга. Она переехала сюда из Холодной Гавани, после того, как вышла на пенсию. Откуда она уходила на пенсию, я от нее не слыхала. Она обладала той холодной сосредоточенностью, которая свойственна бывшим учительницам, священницам, медсестрам и акушеркам; я не могла представить ее в деловом костюме, сидящую за компьютерным терминалом с экраном в размер теннисного корта, с толпой усердных молодых помощников, подстриженных особым образом – чтобы прическа сочеталась с гарнитурами глобонет-телефонов, которые они не снимают по десять часов в день.

Я не могла спросить у нее. Если бы она хотела что-то мне рассказать, то уже давно бы рассказала. В любом случае то, что я увидела, похоже, не имело никакого отношения к ее прежней работе. Это все равно как веснушки, или кудрявые волосы, или способность к трансмутации – с этим рождаются. Но такие вещи, как способность к трансмутации, приводят к необходимости рано или поздно делать выбор…

– Кажется, вы никогда не говорили мне, кем прежде работали, – вырвалось у меня.

– Я была мастером амулетов – просто сказала она, как будто речь шла о том, какая чудная сегодня погода, и как будто мой вопрос вовсе не показался ей бестактным.

Мастер амулетов.

Меня потянуло на смех. Не удивительно, что обереги в этом доме оказались так хороши. Этот титул просто так не дается.

На каждого, мастера приходились сотни обережников первого, второго и третьего класса. Звание мастера амулетов давало право придумывать и создавать любую защиту против любых Других, которую закажет клиент. Но даже у мастеров была своя специализация: крупный бизнес, мелкий бизнес, защита дома, личная безопасность и весь спектр безопасности наблюдения, от официального надзора до незаконного шпионажа. Но ранг мастера нельзя получить, пока не проявишь свои способности во всех этих областях.