— Уехали! — обрадовался Падека.

— Да, у тебя хорошее ружье! — подошел к Чумбоке Кальдука Толстый.

— Как, Чумбока, ты ловко придумал все это! — сказал Падека.

— Когда Дыген сказал, чтобы балаган ему строили, я сразу догадался, что нашим ружьем их прогнать можно, — ответил Чумбока.

— Ты продай мне это ружье, — протолкался к Чумбоке Гао Цзо, — дам тебе много дорогих вещей. Талисманы счастья дам.

— А что, Дыген еще приедет к нам? — беспокоился Уленда. — Он всех убьет.

— Не убьет! — грозно сказал Чумбока. — Я еще с него выкуп получу.

— Теперь мне могут быть неприятности, — бормотал Гао. — Запретят торговать, и вы все без меня умрете с голоду. Зачем ты жалел жену брата? — шепнул он на ухо Чумбоке. — Из-за брата тебе неприятности будут. Пусть бы свел свою жену к маньчжуру.

— Я один раз попался им, — стал рассказывать дед Падека, — меня посадили гребцом. Мы поехали в низовье. Туда, где Тыр. Подъехали к деревне. Вдруг пришли гиляки и говорят, что снизу лодка идет, едут. Дыген испугался… «У-у, говорит, там лоча много-много». И сразу мы оттуда уехали, и теперь Дыген туда не ездит. Где ему сопротивляются, он сразу уходит, если видит, что силы не хватит, или если хитростью не может взять.

Вечером за отмелью показалась лодка. Вблизи ее брел по берегу человек.

— Маньчжуры! — на всю деревню закричал Уленда и побежал в лес.

В Онда начался переполох. Из-под полога выскочил сонный Чумбока и всматривался в едущих.

За широкими песчаными отмелями показалась еще одна лодка.

— Свои, — сказал Удога.

— Ну да, это горюнцы! — с досадой на трусливого дядю воскликнул Чумбо.

С Горюна приехали родные. Их встретили на берегу, обнимали и целовали всех по очереди.

— Что тут у вас случилось? — спрашивал испуганный Дохсо. — Живы ли вы? Мы по дороге слыхали, что тут беда.

— Беды никакой нет, — ответил Чумбока. — Мы только маньчжуров из Онда прогнали.

— Жалко, меня не было, я бы их убил всех! — похвастался Игтонгка. Почему меня не дождались, когда сражаться начинали?

Дядюшка Дохсо явился сильно взволнованным, но, выслушав рассказы племянников, он быстро успокоился.

— Ну почему ты не хочешь стать хунхузом? — спрашивал он, сидя у котла с угощениями и запуская в него пальцы. — Хорошо бы жил. Не как мы! У тебя сноровка есть.

— Нет, я не хочу быть хунхузом. Хочу охотиться и тебе шкуры и мясо таскать, чтобы ты никогда не сидел голодным.

— Это тоже хорошо! — согласился тронутый старик.

Чумбо, бодрый, выспавшийся за день, с чувством заговорил о делах.

Хотя дядюшка Дохсо очень беспокоился, не грех ли женить Чумбоку с Одакой, но он все-таки согласился отдать дочь.

— Ну, я согласен! — сказал Дохсо. — Давай торо — и Одака будет твоя.

— Брат, я женюсь! — воскликнул Чумбока.

Дюбака обняла Чумбоку и поцеловала в обе щеки. Она давно жалела брата своего мужа, что он все еще не женат и никто не приласкает его.

Кога и старики подсели к мылкинской старухе.

— Вот это жена моего друга Локке, — говорил Кога. — Я его хорошо знал! Теперь с тобой, старуха, будем родней, — обнял он горбатую вдову Локке. Приезжай гулять к нам на Горюн. Найдем тебе жениха… У нас все женятся.

Дядюшка Дохсо надевал на руку полученный в торо браслет из русского серебра.

— Ну, как, старуха, замуж хочешь? — спрашивал Кога вдову Локке.

Старуха, узко щурила глаза, на ее опухшее лицо свисали седые патлы.

— Не-ет… — тянула, она.

Старики уговаривали ее ехать на Горюн.

Чумбока показывал гостям ружье. А сам думал:

«Узнать бы, кто такие ружья делает? Алешка говорил, что их делает его друг. Как он их делает? Почему оно так далеко стреляет? Не много пороху кладу, а далеко попадает. Хотел бы я знать, где живут эти люди — и Алешка и его приятель».

Наутро вдова Локке собралась домой в Мылки.

Родня вышла провожать ее. Старуха села в лодку.

— Мы скоро приедем к тебе! — сказал Чумбо.

Старуха подпоясалась покрепче, сунула за пазуху коробку с табаком, взяла в зубы трубку. На ней были длинные мужские штаны. Она с силой оттолкнулась веслом от берега. Отъехав, старуха подняла парус и закрепила его так, что ветер, меняясь, сам перебрасывал его. Старуха взялась за весла.

Она хотела поскорей добраться домой и рассказать новости.

Все считали мылкинцев подручными маньчжуров, потому что торгаш Денгура вел с ними дела. Но старуха знала, что ее сородичи больше всех страдают от грабителей.

«Надо рассказать им, как Дыген струсил, когда в него стреляли. Может быть, и наши достанут такое ружье», — думала она.

Казаки с вышки Усть-Стрелочного караула заметили, как далеко-далеко, на широком речном плесе, два человека и собака бечевой тянули груженую лодку против течения.

— Ну-ка, — сказал седоусый атаман Скобельцын дальнозоркому Афанасьеву, — в трубу гляди!

Казак сложил ладони в трубку, чтобы не слепило солнце. Товарищи его молчали, ожидая, что он скажет.

Редко случалось, чтобы снизу, с Амура, приходил на караул человек. Орочоны обычно шли табором, на многих лодках. Иногда на Усть-Стрелку прибывал разъезд маньчжурской пограничной стражи на больших сампунках.

Теперь всех занимало, кто же брел на этот раз.

— Алешка Бердышов идет! — сказал Афанасьев.

— Он ли? Что-то не признаем пока.

— Вот же тасканый!

— Ба-а, да это, верно, Алешка! Похоже! Этак же ходит!

— Давно его не было!

Казаки немало удивлялись появлению Бердышова. Его не ждали с этой стороны и в это время.

Налегая на петлю бечевы и как бы валясь на нее всем телом, уставший человек медленно подходил к станице.

— Эй, ты откуда явился? — строго окликнул его атаман Скобельцын, когда он приблизился на выстрел.

— Паря, из таких мест, куда ты не долез.

— Он! По ответу слыхать!

— Ну, верно, Алешка. Так складно никто не умеет отвечать. Эй, иди сюда!

Краснолицый Бердышов, в кожаной рубашке, протертой лямками до дыр, и в побелевших от воды ичигах, подошел к казакам.

Те поглядывали на него с опаской, как бы не признавая за своего. Лицо Алешки распухло.

— Ну, как тут ребята мои?

— Ребята! Ты покуда ездил, они уже за бороды схватились, — отвечал Афанасьев.