Данте, Фридрих II, Людовик IX Святой, Мондино ди Лиуцци, Генрих VIII, Тасман, кавалер Марино и Малларме живут до 56 лет. Гораций, Авиценна, святой Бонавентура, Дюрер, Виттория Колонна, Тар талья, Ришелье, Бетховен и Пасколи достигают 57-ми. 58-летний рубеж преодолевают Тит Ливий, святой Амвросий, Филипп Август, Макиавелли, Карл V, Маттео Риччи, Виктор-Эммануил II. В 59 лет колокол звонит не только по Джону Донну, но и по Гвиттоне д’Ареццо, Оккаму, Ариосто, Кеплеру, Монтеню, Рабле, Жоржу де ла Туру, Мазарини, Кромвелю, мадам де Лафайет, Гейне, Стендалю и Флоберу.

Почтенными старцами в возрасте от 60 до 65 лет, месяцем больше, месяцем меньше, сходят в могилу Демосфен, Перикл, Аристофан, Магомет, Боккаччо, Фицино, Лютер, Расин, Рубенс, Рембрандт, Мильтон, Руссо, Гегель.

Все мы пребываем в убеждении, будто в первой половине нашего, XX века средняя продолжительность жизни немного увеличилась, но вот вам Радиге (20), Модильяни (36), Кафка (41), Пруст (51), Джойс (59).

Итак, до недавнего времени люди умирали очень рано и достигали славы в молодые годы. Не старики, а скорее молодые обладали властью. А в наше время у власти стоят люди в возрасте от 70 до 90 лет. Наши молодые, если им повезет, придут к власти в такие лета, когда императоры, мыслители, художники и святые прошлых веков были уже мертвы. Война никогда не поддерживала равновесия, ибо, как правило, в боях погибает больше молодежи, чем стариков; и на бомбардировки уже положиться нельзя – кажется, будто бомбы поумнели и больше никого не убивают; с другой стороны, девяностолетние старцы, пребывающие у власти, отсиживаются в таких местах, куда бомбы, умные ли, дуры, не падают.

Mundus senescit[248], говорили древние – и умирали в 40 лет. Сегодня средства массовой информации напоминают всем, в том числе и дряхлым старцам, о том, как молодость прекрасна, и молодежь начинает ценить это долгое ожидание. Juventus senescit[249].

1991

В позапрошлом номере «Эспрессо» читатель Франко Тасси высказывает свое мнение по поводу двух последних «картонок», которые я посвятил охране окружающей среды, вступив в полемику с утверждениями радикалов от экологии: ради того, дескать, чтобы спасти планету, не жалко и уничтожить человеческий род. Я говорил о разумной экологической доктрине, согласно которой Homo Faber (создание, по самой природе своей преобразующее Природу) по меньшей мере такое же детище Великой Матери-Земли, как и морская корова. И теперь Франко Тасси задается вопросом, на самом ли деле желала Мать-Земля появления Homo Faber.

Первая гипотеза состоит в том, что Земля – всего-навсего саморегулирующаяся система, не имеющая воли, не знающая намерений и целей. Тогда все происходит по одной и той же схеме: и когда образуются кристаллы льда, и когда благодаря лавинам, моренам и оползням формируются горные хребты. В таком случае все, что случается на Земле, – это факты, сами по себе не хорошие и не плохие, истребляет ли Земля динозавров или порождает Homo Faber (он-то после и выработает оценочные суждения). Но тогда, если Homo Faber будет по-прежнему производить углекислый газ и уничтожит вместе с окружающей средой свой собственный вид, это тоже будет всего лишь фактом, как и то, что за какие-то несколько тысячелетий деревья вырастут вновь и Земля опять обретет равновесие – только без нас. Не о чем беспокоиться, давайте загрязнять и дальше, Земля как-нибудь выпутается.

Можно также считать, что Земля – некое божество, имеющее собственные цели. И тогда, если Homo Faber появился на свет, значит, она этого хотела, а раз так, то должна добиться равновесия, сотрудничая с ним. Правда, можно также полагать (и многие религии это исповедуют), что речь идет о божестве, которое все еще должно считаться с присутствием Зла. Но Зло (в нашем случае Человек) или допускается Богом, чтобы подвергнуть испытанию им сотворенный мир, или было создано неким Антибожеством (дьяволом или гадким Демиургом – но вновь возникает ужасный вопрос: как божество позволило такому свершиться), или само божество, подточенное внутренней диалектикой, породило как Добро, так и Зло. Во всех этих случаях Великая Мать-Земля (как и божество других религий) несет ответственность за метафизическую каверзу, которая ее подтачивает. Земля должна считаться с человеком потому, что или сама пожелала этого, или это допустила, или же человек, нарушая мировую гармонию, является ее частью.

Но если Человек воплощает в себе Мировое Зло, любопытно, что проект искупления (и ясного, блистательного знания о том, как спасти Землю) нам преподносят радикалы от экологии, которые – тоже люди, а значит, представители Зла. Почему мы должны им доверять?

В действительности забота об окружающей среде – типичный плод человеческой деятельности. Именно чувствительность (и угрызения совести) Homo Faber порождают идею почтения к планете. Животные ничего не почитают. Пока на острове водятся кролики, лисы их едят, не заботясь о том, что, когда кролики будут истреблены, все они погибнут от голода; а когда почти все лисы вымрут, немногие выжившие кролики в полном благополучии снова начнут блаженно плодиться и размножаться, знать не зная, что тем самым они готовят обильную пищу для оставшихся лис, которые дадут начало новому циклу.

Но экология и не общечеловеческий идеал, а скорее христианский: язычников он мало заботил. Первобытные племена не заботятся об экологии, они разоряют природу. Уважение к другим видам – христианское, францисканское чувство. Его разделяют и те, кто францисканцами не является, когда к нему прибавляется порожденная здоровым эгоизмом забота о сохранении вида.

Но и сознательная забота о сохранении вида – плод человеческой деятельности.

Экология – не более чем способ, с помощью которого человеческий род пытается увязать права окружающей среды со свойственной человеку предрасположенностью эту среду изменять, и цель ее – добиться разумного равновесия. Когда Франко Тасси приводит как пример ложной филантропии отказ заняться лесами, поскольку сначала нужно подумать о рабочих, я с ним согласен: такое поведение неразумно. Однако неразумным было бы и прекратить исследования, направленные на борьбу с раком или СПИДом, потому, что спасение китов – более неотложная задача.

1992

Как-то раз я представил другу-профессо ру сына еще одного моего приятеля. У них завязалась беседа, и в какой-то момент пожилой ученый сказал молодому человеку: «Извини, что я непроизвольно стал говорить тебе “ты”». «Да что вы, – отвечал тот, – мне только двадцать пять!» Этот эпизод меня поразил. Если бы в мои двадцать пять какой-нибудь незнакомец вздумал, не будучи при этом духовным лицом, обращаться ко мне на «ты», я бы посмотрел на него очень косо. И не только в двадцать пять лет, но и, допустим, в восемнадцать. Переходя от детских штанишек к мужским брюкам, мы уже получали право обращения на «вы». Что уж говорить о двадцати двух годах – времени окончания университета. Даже старый друг семьи говорил: «Теперь мне надо называть вас Доктором…». И мы, гордясь своей зрелостью, отвечали с напускной скромностью: «Ну что вы, зовите меня как прежде…»