Нас болтало еще пару часов, пронося в обидном удалении от многочисленных катеров и яхт, плыть к которым было, конечно же, полной бессмыслицей. Течение держало нас цепкими злорадными силками. Вдалеке пару раз пролетали вертолеты. Виднелись с регулярной частотой и авиалайнеры, заходящие на посадку в близкий аэропорт.

Туда, в сторону аэропорта нас, видимо, и сносил бестрепетный поток.

И вдруг появилась земля. Ее тоненькая желтая полоска. Тут я великолепно уяснил торжество моряков всех времен и народов, после мук океанских тягот узревших вожделенную твердь, но разделил торжество умозрительно, а не всецело, поскольку обладал независимым от моей воли плавсредством, стремящимся как раз подальше от берега, где оно проторчало в унынии свой долгий деревянный век. Мои усилия развернуть неповоротливое бревно поперек течения успеха не принесли.

Берег вместе с тем отчетливо и явно приближался. Я уже различал высотные дома и стальной плетень, ограждающий вившуюся над откосом автостраду. И тут почувствовал, что течение, словно выписав капризную петлю, вновь устремляется в океан, и сейчас мы – на рубеже, и, не рискни, не оторвись от удобной, но уже гибельной подпорки, шанса выжить не будет.

Я оттолкнул от себя бревно, с которого сорвались руки Нины, рывком подобрался к ней, судорожно цеплявшейся за ускользающее дерево и, пытаясь преодолеть ее инстинктивное сопротивление, тягу к такому замечательному и надежному предмету, потянул прочь от него.

− К берегу, теперь − только к берегу! – выплевывая воду, призывал я.

И когда бревно начало стремительно удаляться, а тяга воды вокруг наших тел вдруг ослабла, и мы словно повисли в явно потеплевшей воде, она поняла, что называется, странности моего отважного поведения и несколько успокоилась.

Мы медленно поплыли в сторону заветной суши. Вернее, плыл я, волоча ее за собой, как мог. Что управляло моим телом, я не знал, практически не ощущая его. Перед глазами качалась чернота, в голове звенело, я совершенно оглох, а горло резало от горечи морской воды. Берег же приближался нехотя, а порой казалось, будто мы барахтаемся на месте, словно застопоренные тяжеленным якорем.

Пару раз, когда мои онемевшие пальцы срывались с майки Нины, комом зажатой в моем кулаке, она безвольно проваливалась ко дну, и лишь потусторонними усилиями воли и еле теплящихся во мне силенок, я погружался вслед за ней и вновь выдергивал ее к зыбко качавшейся поверхности.

И все-таки настал тот миг, когда ноги нащупали придонный песок, и мы в обнимку, шатаясь, как уцелевшие после артобстрела солдаты, вышли на берег. А океан, упустивший добычу, хватал нас за щиколотки отливной волной, напрасно завлекая обратно.

Некоторое время мы тупо и недвижимо сидели на песке. Над нашей головой высился обрыв, усеянный мусором из оберток и пластиковых бутылок, а за ним свистела машинами скоростная автотрасса.

Облепленные серым песком, мокрые и босые, мы выбрались на обочину, и долго плелись по ней до первого телефонного автомата. Будка его была разбита и размалевана непристойными надписями − творчеством местных уличных варваров, поэтому в исправности аппарата у меня возникли обоснованные сомнения. Однако Нина, сняв трубку и, прислушавшись, уверенно ткнула пальцем в «ноль».

− Оператор, − услышал я запыхавшийся женский голос.

− Я звоню «в коллект», − сказала Нина. – Мне нужна миссис Барбара Уитни. – И – продиктовала номер. – Это – за счет матери, − пояснила мне.

После состоялся долгий разговор, при этом на другом конце провода раздавались такие бурные словоизлияния, что я предпочел отойти в сторону, дабы не смущать ни себя, ни Нину своей причастностью к чужим приватностям.

Когда трубка улеглась на рычаги, она, повернувшись ко мне, довольно-таки весело сказала:

− Ну, вот и все, ждем машину. – И довольно простецки уселась на бетонную приступку у будки, проросшую радостными одуванчиками – точь в точь такими же, как в средней российской полосе.

Я последовал ее примеру. Мимо нас – чумазых и сирых, проносились холеные машины, и я прекрасно представляю, что думали о нас сидящие в них почтенные и состоятельные граждане США, и прочие люди с грин-картами. А то и всякие нелегалы. Так или иначе, в данный момент мы являли для них низший класс социального упадка и вообще диковатую парочку на загляденье.

Нина с досадой посматривала на ногти, обломанные о бревно.

Внезапно одинокий телефон на обочине требовательно затрезвонил.

Она с неохотой приподнялась, сняла трубку. И тут же, расхохотавшись, с силой грохнула ею по аппарату. Затем еще и еще раз. А потом выкрикнула в нее:

− Ублюдок, только попробуй позвонить мне еще раз!

Диалог, ясное дело, велся с красавчиком Томом, и мне невольно припомнилось, как он колотил бензозаправочным пистолетом в избытке нехороших чувств по колонке. Здесь налицо была общность нравов, видимо, до сей поры объединяющая дружную пару. Хотя и я сам, как телефонной трубкой, так и пистолетом, и даже голым кулаком с удовольствием и не раз съездил бы ему по самодовольной американской морде.

Как затем пояснила мне Нина, Том оправдывался обстоятельством, будто в ответственный момент его ослепила патологическая паника, и сейчас он, что называется, «вери сорри».

Я мрачно кивнул. Затем поднял на нее глаза и сказал:

− Я тебя люблю. Я полюбил тебя сразу, как только увидел.

− А я знаю, − просто ответила она.

Мы стояли друг напротив друга и снова, как в тот первый раз, глядели глаза в глаза, − напряженно и сокровенно, и уже потянулись навстречу, плюнув на всю эту мчащуюся мимо автомобильную свару, но тут заскрипели тормоза, повеяло жаром от капота сияющего хромом и черным лаком лимузина, из него выпрыгнул гибкий брюнет в дорогом костюме, и тут же потащил нас в роскошное кожаное убежище.

Его звали Ричард, и был он помощником мистера Уитни. Ричард сообщил, что вся наша рыбацкая компания цела и здорова: рябят сразу же после крушения подобрала какая-то яхта. Далее я отстраненно прислушивался к диалогу между ним и Ниной, повествующей о перипетиях нашего злоключения, и − глазом моргнуть не успел, как оказался в том самом ослепительном Манхэттене, но насладиться его видами не сумел: скоростной лифт вознес нас на вершину небоскреба, где уже поджидал вертолет.

А после мы взлетели над плоскими неказистыми крышами стеклянных великанов, перенеслись над мостом через пролив, в котором недавно бултыхались, и вскоре, прострекотав над долинами, лесами и автострадами, в преддверии вечерних сумерек, приземлились на лужайку возле заветного дома.

Ужин проходил под причитания Барбары и столпившейся возле стола прислуги. На сей раз я выступал в роли всеми обожаемого героя. Барбара зацеловала меня, как сына родного, вернувшегося с поля брани. И снова меня остро кольнула тоска и тревога по матери и досада оттого, что, будучи в шаге от телефона, я не могу набрать ее номер.