Рене заметила, что война не заслонила отцу экономических реальностей мира. Действительно, что касается состояний, граф был весьма точно осведомлен о финансовом положении каждого мало-мальски известного человека во Франции, да и за рубежом тоже.

— Но мать оставила ему исторический замок в Перигоре, — запротестовала она.

— Да, но не оставила средств, чтобы его содержать, — возразил отец. — Я уверен, ты будешь очень счастлива жить там без содержания, как в Средние века. Ров вместо ватерклозета. Замок Марзак не ремонтировали со времен Столетней войны.

— Папà, не преувеличивайте. Пьер сказал, что у него нет денег, но после войны он намерен найти работу. На этот доход он сможет содержать фамильный замок. Он граф, папà, как и вы, и очень сведущий человек. Я уверена, он добьется успеха в любом деле. К тому же не забывайте, Габриель обещал сделать меня своей единственной наследницей, и однажды я стану обладательницей его состояния.

— Ха! — вскричал граф. — Ты веришь слову моего брата, да, дорогая? А ты сказала ему, что полюбила де Флёрьё и обручилась с ним?

— Нет, пока нет. Хотела сначала сказать вам.

— Вот когда скажешь, тогда и посмотрим, надолго ли ты останешься наследницей моего брата, — сказал граф. — Мы оба достаточно хорошо знаем виконта, чтобы понимать: он не потерпит, чтобы ты вышла замуж по любви. И согласится для тебя только на мужа, у которого есть деньги и на которого тебе совершенно наплевать. Причем выбрать должен он сам.

— Да мне плевать, на что Габриель согласится или не согласится. Я с ним покончила, папà, я люблю Пьера де Флёрьё и, когда, бог даст, война кончится, выйду за него.

— Вижу, ты, как всегда, упряма, дочь моя. И подобно твоему дяде, будешь поступать, как тебе заблагорассудится. Но ты делаешь ужасную ошибку. Вспомни любимый давний афоризм твоего папà: любовь проходит, деньги же хранят верность вовек.

4

Несмотря на американскую поддержку, Великая война еще далеко не кончилась. Граф вернулся на фронт, где занялся административной работой, меж тем как молодой удалец Пьер де Флёрьё на своем «спаде» храбро сражался в небе над Уазой.

Рене постоянно переписывалась с отцом и с женихом, однако весной 1918-го, когда немцы предприняли на Западном фронте ряд новых наступательных операций, граф опять приказал дяде Луи увезти Рене из Парижа, на сей раз к друзьям семьи в их замок неподалеку от Пуатье.

Из-за этого переезда Рене потеряла связь с де Флерье и после его письма, переправленного из Парижа и датированного штемпелем от начала мая, больше не получила от него ни одной весточки. Опасаясь худшего, она посылала запросы, но так ничего и не выяснила. Больше двух месяцев прошло в неведении, и Рене уверилась, что Пьера де Флёрьё сбили боши.

Во втором сражении на Марне в июле и августе французы потеряли еще 95 000 убитыми и ранеными, однако на сей раз, при поддержке британских, итальянских и 85000 американских войск, немцам был нанесен много более тяжелый урон, и их наступление было наконец остановлено. В кровавом контрнаступлении союзники отвоевали все территории, потерянные весной с началом германского наступления. Вал войны как будто бы наконец покатился вспять.

Все лето и начало осени Рене ждала от отца сообщения, что он приедет в отпуск. Но в середине сентября от дяди Балу пришла телеграмма, которая заставила Рене рухнуть на колени: граф был серьезно ранен, когда в здание, где он работал, угодил снаряд немецкого орудия «Большая Берта», последнего отчаянного вздоха германской военной машины.

Благодаря своему положению в армии, Балу сумел добыть для Рене и дяди Луи разрешение выехать на фронт, где графа поместили в лазарет в Аррасе. Холодным и дождливым осенним утром они поездом добрались из Пуатье до Парижа, а там сделали пересадку на Аррас. Поезд шел на север среди мокрых лесных деревьев, и, глядя в окно купе, Рене мельком увидела свой старый дом, Ла-Борн-Бланш, на краю городка Орри-ла-Виль. Интересно, подумала она, по-прежнему ли на большой аллее каждую весну цветет розовый боярышник. Граф называл его «деревья Рене», потому что она очень их любила. Ее семья не так уж и давно рассталась с этим местом, в 1913-м, Рене тогда как раз сравнялось четырнадцать. Теперь, когда поезд второй раз проехал мимо дома, где она родилась, она осознала, что в то утро отъезда, пять лет назад, началась цепочка событий, которая в конце концов дождливым сентябрьским днем вновь привела ее сюда как свидетельницу собственного прошлого. И в этот миг она поняла, что ее отец умрет.

Когда поезд миновал Шантильи, где Рене летом 1914 года победила в теннисном турнире дебютантов, знаки войны виднелись повсюду: фермы и деревни в развалинах, деревья, расколотые снарядами пополам или обугленные от жара разрывов, огромные воронки в полях и повсюду могилы, могилы, могилы. Вдали гремела канонада, пушки продолжали разрушать уже разрушенный край, продолжали убивать людей, и могил будет вырыто еще много.

В Аррас поезд пришел в три часа пополудни, орудия грохотали ближе и не умолкали, сам вокзал был частью разрушен давним попаданием. Они наняли носильщика, который тащил их чемоданы, и отправились пешком через разрушенный город. Иные здания превратились в груды обломков, на улицах воронки размером с автобус. От целого ряда домов осталось только по одной стене, в окнах колыхались шторы, но за ними был лишь дневной свет. Кварталом дальше ребенок играл в шарики на ступеньках своего дома, но самого дома не было.

При виде этого опустошения дядя Луи побледнел и шел, обняв Рене за талию и бормоча:

— Боже мой, какое разрушение, какое уничтожение, какой ужас, боже мой.

Что правда, то правда: сколько бы фотографий разрушенных городов и деревень ты ни видел в газетах за эти годы, нужно было увидеть все своими глазами, чтобы полностью осознать бессмысленный кошмар войны.

Лазарет был поврежден меньше окружающих домов, и они быстро поднялись на второй этаж. Вдали по-прежнему рвались снаряды, когда они вошли в палату, где на узкой железной койке лежал граф. Его лицо, обычно такое румяное, выглядело серым и изможденным. На груди блестели орден Почетного легиона и Военный крест.

— Дорогая моя дочка! — сказал граф, взбодрившись при виде Рене. — Ты приехала вовремя. Я не мог умереть спокойно, не повидав тебя.

Рене упала отцу на грудь, рыдая и целуя его.

— Папà, папà, папà, — только и твердила она сквозь слезы.

— Ну-ну, не надо, Козочка, не плачь, будь храброй девочкой, — сказал граф. — Поговори со мной.

Рене старалась взять себя