ходить. Чтобы вовремя попасть в школу, мне приходилось каждое утро вставать очень рано, потому что я живу в пригороде. Особенно трудно было добираться до школы после метели, когда снег заносил все дороги и тропинки. Но я твердо решил закончить учебный год… Однажды, после того как я простоял шесть часов в очереди за хлебом (в тот день мне пришлось пропустить школу, потому что я не получал хлеба в течение двух дней), я простудился и заболел. Никогда еще я не чувствовал себя таким несчастным, как в эти дни. И не оттого, что мне физически было плохо, а потому, что я нуждался в моральной поддержке моих школьных товарищей, в их подбадривающих шутках…»

Никто из детей, продолжавших посещать школу, не умер. Умерло, однако, много учителей. Последний раздел блокадного альбома, которому предшествовал титульный лист с изображением украшенной лентами погребальной урны, нарисованной акварелью фиолетового цвета, был написан Тихомировым, директором школы. Этот раздел состоял из ряда некрологов, посвященных учителям, либо убитым на войне, либо умершим от голода. Заместитель директора был «убит в бою». Другой учитель был «убит под Кингисеппом», в том жестоком бою под Кингисеппом, где немцы прорвались к Ленинграду из Эстонии. Преподаватель математики «умер от голода». Учитель географии тоже. Учитель литературы Немиров «стал одной из жертв блокады», а Акимов, преподаватель истории, «умер от недоедания и истощения», несмотря на длительный отдых в санатории, куда был отправлен в январе. О другом учителе Тихомиров написал: «Он добросовестно работал, пока не почувствовал, что не может больше ходить. Тогда он попросил несколько дней отпуска, надеясь, что силы к нему вернутся. Он оставался дома, готовясь к занятиям во втором полугодии. Он продолжал читать книги. Так он провел день 8 января. 9 января он тихо скончался». Какая человеческая трагедия скрывалась за этими простыми словами!

Я рассказал об обстановке в Ленинграде, какой я нашел ее в сентябре 1943 г., когда город все еще подвергался частым и нередко сильным артиллерийским обстрелам. Обстрелы продолжались до конца года, и только в январе 1944 г. страдания Ленинграда наконец кончились. В течение нескольких предшествовавших недель крупные силы советских войск были скрытно, под покровом ночи переброшены к Ораниенбаумскому плацдарму на южном побережье Финского залива. Эти силы, которыми командовал генерал Федюнинский, двинулись к Ропше, где им предстояло соединиться с войсками Ленинградского фронта, пробивавшимися в юго-западном направлении. В первый день этого советского наступления было выпущено с целью сокрушить немецкие укрепления не менее 500 тыс. снарядов. Примерно в это же время пришли в движение и войска Волховского фронта, а через несколько дней немцы уже бежали на всем протяжении фронта от Пскова до Эстонии. 27 января 1944 г. было официально объявлено о конце блокады.

Все знаменитые исторические дворцы вокруг Ленинграда – в Павловске, Царском Селе и Петергофе – лежали в развалинах.

Глава VII

Почему Ленинград выстоял

Прохожие на улице блокадного Ленинграда. Лето 1942 года

Почему Ленинград выстоял? На этот вопрос авторы некоторых исторических работ на Западе дают легкий, простой и на первый взгляд вполне основательный ответ, что, поскольку все шоссейные и железные дороги были перерезаны, у ленинградцев не было иного выхода, как выдержать и стать «героями» – хотели они того или нет. Если бы у них было достаточно времени, чтобы выбраться из города, доказывают другие, они бежали бы из него. Однако в действительности дело не в этом. Самое замечательное в истории ленинградской блокады – это не сам факт, что ленинградцы выстояли, а то, как они выстояли.

В своем крайне тенденциозном труде «Осада Ленинграда» американец Леон Гур высказывает мнение, что в городе были люди, готовые сдаться немцам, и что хотя они не представляли собой большинства, однако «число недовольных… было, по-видимому, далеко не незначительным»[105]. Когда я был в Ленинграде, не раз приходилось слышать разговоры о существовании в городе немецкой «пятой колонны»; о ней упоминается также и в последних исследованиях советских авторов. Однако доказательства того, что сдаться хотела не маленькая группа, а якобы значительное число людей, весьма легковесны.

Гур сам признает, что «патриотизм, местная гордость, растущее возмущение против немцев и нежелание предать «солдат» в большой степени способствовали “сохранению дисциплины”». В то же время Гур делает необоснованный, с моей точки зрения, упор на якобы присущую русским «врожденную склонность подчиняться властям», «отсутствие опыта политической свободы» и т. п. и слишком полагается на рассказы некоторых послевоенных эмигрантов[106].

Имеются гораздо более убедительные доказательства того, что в Ленинграде не было ни одного человека, за исключением небольшого числа шкурников, который допускал бы даже мысль о капитуляции перед немцами. Правда, в самый разгар голода несколько человек – притом это были не обязательно коллаборационисты или вражеские агенты, а просто люди с помрачившимся от голода рассудком – действительно обращались к властям с просьбой объявить Ленинград «открытым городом»; но ни один нормальный человек не мог этого сделать. За тот период, когда немцы подходили к городу, люди очень быстро узнали, что представляет собой враг: сколько молодежи, работавшей на рытье траншей, погибло от бомб и пулеметного обстрела! А после того как город был полностью окружен и начались воздушные налеты, немцы вместе с бомбами сбрасывали на город садистские листовки, как, например, 6 ноября в «ознаменование» годовщины революции: «Сегодня мы будем бомбить, завтра вы будете хоронить».

Вопрос об объявлении Ленинграда открытым городом никогда не мог возникнуть, как это было, например, с Парижем в 1940 г. Война фашистской Германии против СССР была войной на истребление, и немцы никогда не делали из этого секрета. Кроме того, местная гордость Ленинграда носила своеобразный характер – горячая любовь к самому городу, к его историческому прошлому, к связанным с ним замечательным литературным традициям (это в первую очередь касалось интеллигенции) соединялась здесь с великими пролетарскими и революционными традициями рабочего класса города. И ничто не могло крепче спаять эти две стороны любви ленинградцев к своему городу в одно целое, чем нависшая над ним угроза уничтожения.

Но одних чувств, каких бы похвал они ни заслуживали, еще мало. Армия, без сомнения, не могла не разочаровывать людей, пока она отступала вплоть до окраин Ленинграда, а ленинградские власти за эти первые два с половиной месяца немецкого наступления допустили, очевидно немало ошибок. Вся проблема эвакуации, в особенности эвакуации детей, была решена скверно, и очень мало или почти ничего не было предпринято, чтобы создать запасы продовольствия. Но, как только немцы были остановлены за стенами Ленинграда, как только было принято решение биться за каждый дом и за каждую улицу, ошибки военных и гражданских властей были охотно забыты, ибо речь теперь шла о том, чтобы отстоять Ленинград любой ценой. Вполне естественно, что поддержание в