– Ты не понимаешь…

– Еще как понимаю. Ты обещал, что мы уедем отсюда вместе. – Она кивнула на ротонду и праздник, который все продолжался. – А вместо этого дал им вцепиться в себя. Сесилии, дяде Харальду, папе.

– Ты не понимаешь, Вера. – Маттиас опять вздохнул, покачал головой.

Он достал пачку и предложил ей сигарету. Зажег обе своей зажигалкой. Они в молчании затянулись.

– Никто не заставлял меня возвращаться сюда, – сказал он. – Я сам так захотел.

Вероника смотрела на брата, пытаясь понять, не шутит ли он, или того хуже – не врет ли. Так и не поняла.

– Я знаю, что ты сейчас скажешь. Знаю, что ты думаешь. Поэтому мне так трудно разговаривать с тобой. Ты все время судишь меня. – Он снова затянулся. – Да я черт знает как устал стыдиться того, что остался здесь. Устал чувствовать, что должен оправдываться перед тобой.

– Ты сам говорил – в Стране теней рождаются люди двух типов, – огрызнулась она. – Те, кто остается, и те, кто уезжает. Мы должны были уехать вместе!

– Мне было восемнадцать. Что я знал о жизни? Уехать или остаться, мы или они. Так человек смотрит на мир в юности. Когда еще не прожил достаточно, чтобы начать понимать, как все устроено.

Вероника скрестила руки на груди и зло глянула на него. – Если ты родился в деревне, то в городе ты уязвим, – продолжал он, отвернувшись. – На тебя смотрят, как на ископаемое. Говорят, что тебе не хватает амбиций, что у тебя нет воображения, что ты боишься перемен и что ты тайный расист. Приходится выслушивать идиотские шуточки насчет поросячьего визга под банджо. Словно все настоящее, умное и важное есть лишь в городах. Словно именно там идет жизнь, а вне городов ее просто нет, она вынесена за скобки. – Он повернулся к ней. – Ты тоже так думаешь?

Вероника, не отвечая, продолжала зло смотреть на него. Маттиас пожал плечами. – После двух лет в Стокгольме я понял, что мне хорошо в деревне. Хорошо с людьми, которые знают меня, знают, как зовут моих родителей, моих дедушек и бабушек. Я понял, что именно здесь мой дом. Поэтому я вернулся и остался тут жить. Меня никто не заставлял.

Он снова затянулся. Выдул дым через плечо. – Конечно, мне следовало сказать это тебе. Попробовать объяснить. Но ты так злилась, так быстро уехала отсюда. А потом…

Потом мы перестали быть лучшими друзьями, подумала Вероника. – Это моя жизнь, Вера, – опять вздохнул брат. – Думай что хочешь, но ты не можешь объявляться тут, когда тебе вздумается, переворачивать все вверх дном, а потом еще иметь наглость судить меня.

Вероника понимала, о чем он, она даже немного устыдилась. Но пьяная злость оказалась сильнее стыда.

– У тебя есть семья – вот ей и ври, – огрызнулась она. – Кстати, а как неверность уживается с твоими речами о том, насколько важен для человека дом?

Маттиас втоптал окурок в гравий.

– Иди к черту, Вера. – Голос брата прозвучал зло и печально.

На парковке Вероника пошатнулась на высоких каблуках и уронила ключи от машины. Конечно, она была слишком пьяна, чтобы садиться за руль, но посчитала, что сегодня вечером в Рефтинге никто не станет устраивать тестов на трезвость. Маттиас и дядя Харальд наверняка договорились с полицией. Договорились об этом, договорились обо всем остальном. До чего же она устала от этого места. Устала от молчаливых соглашений, вранья и секретов. У нее не было никакого желания возвращаться в Энгсгорден.

Не было никакого желания лежать на скрипучей двухэтажной кровати в безликом домике и слушать пьяный гомон гастарбайтеров по соседству. Вероника сняла туфли, бросила их на пассажирское сиденье и залезла в машину. Со второй попытки завела мотор и поехала домой.

Когда Вероника свернула на площадку, Баккагорден уже почти полностью утонул в темноте. Только одна-единственная лампочка светилась над тележным сараем. Папа остался на празднике – вот и хорошо. Единственное, чего хотелось Веронике – это вылезти из треклятого платья, смыть косметику и лечь в кровать. Рано утром она попросит отца подбросить ее до поезда, и ноги ее больше не будет в этой дыре.

Воздух сгустился, гроза висела в воздухе. Тяжелые тучи громоздились на небе, изредка пропуская лунный свет. Вероника порылась в цветочном горшке, не нашла запасного ключа и выругалась. Она тронула входную дверь; к ее величайшему удивлению, та оказалась не заперта. Вероника несколько секунд постояла в темной прихожей, твердя себе, что папа просто забыл запереть замок, но она же знала, что он никогда ничего не забывает. А теперь он запирал на ночь даже дверь кабинета.

Вероника прислушалась. Сначала – только тиканье стенных часов в столовой. Потом – еле различимые звуки на втором этаже. Наверху кто-то был. Может, один из взломщиков, про которых говорил Маттиас. Она въехала во двор с зажженными фарами, вор наверняка увидел ее машину. И знает, что Вероника стоит здесь, в темноте. Совсем одна.

Первым ее порывом было выбежать, завести пикап и отправиться за помощью. Но тут откуда ни возьмись явилась злость. Чулан под лестницей был всего в нескольких метрах. Четыре беззвучных шага босиком. Чутко прислушиваясь к звукам сверху, Вероника просунула руку в тайник. Дробовик стоял там, где она его оставила. Вероника взяла его, осторожно приблизилась к лестнице. Прижалась щекой к прикладу и направила стволы на верхний этаж. Различила тихое поскрипывание половиц. Незваный гость еще там, и бежать ему некуда.

Палец скользнул к предохранителю. Потом Вероника тихо пошла вверх по лестнице, ступенька за ступенькой. Перешагнула пятую и седьмую – знала, что они скрипят. На какое-то мгновение она снова стала подростком. Тихо и опасливо она кралась к себе в комнату, чтобы утром с честным видом соврать отцу, отвечая на вопрос, во сколько она вернулась домой. Ложь, которая важна для них обоих, хотя и по разным причинам.

На полпути она снова услышала тот же звук. Тихо скрипнула половица под чьей-то осторожной ногой. Звук шел сверху и справа. Сердце тяжело билось, но Веронике больше не было страшно.

Наверху она остановилась. Медленно повела дробовиком. Взгляд на мушке, большой палец на предохранителе, указательный – на спусковом крючке. На втором этаже было темнее; глаза привыкли не сразу, но Вероника наконец различила, что в замок маминой комнаты вставлен ключ, а дверь туда приоткрыта.

Вероника осторожно двинулась вперед. Из комнаты донеслись новые звуки. Вероника опять остановилась, прислушалась. Различила чье-то тяжелое дыхание, шорох ткани о ткань. Скрип выдвигаемых ящиков. Кто-то рылся в вещах. Держа дробовик в правой руке, Вероника осторожно толкнула дверь левой.

Луна светила прямо в окно, заливая комнату серебряным светом. Воздух полнился ароматом роз, маминых духов, и на короткий миг Вероника забылась, окунулась в прошлое.

Все было так, как она помнила. Двуспальная кровать с покрывалом в цветочек, рядом – туалетный столик с зеркалом и пуфиком. На стене над маминым маленьким секретером висела фотография. Мама смотрит в объектив и, наверное, улыбается, но лунный свет в комнате искажает ее лицо, делая его бесконечно печальным.