Вуди упирает взгляд в пол и произносит:

– Мы согласны.

Мосс подвигает ко мне документ.

– Это конфиденциальное соглашение об урегулировании претензий. Первый миллион страховая компания выплачивает сразу. Город перечислит полмиллиона в этом финансовом году и еще полмиллиона в следующем. У нас есть резервный фонд, но платежи надо разбить на этот год и будущий. По-другому не выходит.

– Годится, – соглашаюсь я. – А когда начальника и спецназовцев выкинут с работы?

– Завтра утром, – сообщает Мосс. – Но в соглашении этого нет.

– Тогда я не буду подписывать соглашение, пока их не выгонят. А чего ждать? В чем тут сложность? Да весь Город этого хочет.

– И мы тоже, – заверяет мэр. – Поверьте, мы тоже хотим от них избавиться. Даже не сомневайтесь, Радд.

При словах «даже не сомневайтесь» я закатываю глаза. Потом беру соглашение и медленно его читаю. На внушительном столе мэра звонит телефон, но он не обращает на него внимания. Я заканчиваю чтение, бросаю листки на стол и говорю:

– Ни слова извинений. Жену моего клиента убили, его самого ранили, потом потащили в суд, хотели посадить, провели через все круги ада, и ни слова извинений. Не пойдет!

Вуди с проклятием вскакивает. Мосс трет глаза, будто вот-вот расплачется. Молчание затягивается не меньше чем на минуту, но я нарушаю его, обращаясь к мэру:

– Что мешает вам поступить как подобает мужчине? Созвать пресс-конференцию, как вы обычно делаете по любому мало-мальски достойному поводу, и начать ее с извинений семье Ренфроу? Сообщите, что достигнуто мировое соглашение. Объясните, как после тщательного расследования выяснилось, что команда спецназа нарушила все мыслимые процедуры проведения операций и что все восемь полицейских подлежат немедленному увольнению. Вместе с шефом полиции.

– Я не нуждаюсь в ваших советах, как и что мне делать, – огрызается Вуди, но больше для проформы.

– Не уверен. – Мне ужасно хочется развернуться и уйти, хлопнув дверью, но ради денег я заставляю себя остаться.

– Хорошо, хорошо, – вмешивается Мосс. – Мы внесем изменения и добавим обращение к семье.

– Спасибо. Я вернусь завтра после пресс-конференции.

Я встречаюсь с Дагом Ренфроу в кафе рядом с его домом, где мы договорились вместе перекусить. Я рассказываю ему об условиях мирного соглашения, и новость о двух миллионах приводит его в восторг. Мы условились, что мой гонорар составит 25 процентов, но я снижаю его до десяти. Он удивлен этим и даже пытается спорить. Мне бы не хотелось ничего с него брать, но у меня были накладные расходы. После расчетов с двумя Гарри у меня останется около ста двадцати тысяч, что немного, учитывая, сколько времени я занимался этим делом, но все-таки вполне прилично.

Он делает глоток кофе, и вдруг его рука начинает мелко дрожать, а глаза увлажняются. Он ставит чашку и щиплет себя за кончик носа.

– Мне плохо без Китти, – произносит он дрожащими губами.

– Мне очень жаль, Даг, – говорю я. А что еще я могу сказать?

– Почему они это сделали? Зачем? В этом же нет никакого смысла. Вышибать дверь, пускать в ход оружие, перепутав дом. Почему, Себастиан?

Я лишь качаю головой.

– Я убираюсь отсюда, теперь уже точно. Решено! Я ненавижу Город, ненавижу идиотов, которые им управляют. И знаете что, Себастиан? Теперь, когда эти восемь копов остались без работы и злы на весь мир, я не чувствую себя в безопасности. И вы не должны.

– Знаю, Даг. И поверьте, я ни на минуту об этом не забываю. Но мне и раньше приходилось с ними сталкиваться на узкой дорожке. И зуб на меня у них имеется давно.

– Вы потрясающий адвокат, Себастиан. Сначала у меня были сомнения. Когда вы явились ко мне в больницу, исполненный решимости. Я все думал: что это за парень? Знаете, ко мне подкатывали другие адвокаты, желавшие перехватить дело. Их в больнице ошивается немало. Но я их всех отсылал. И очень этому рад. На процессе вы были просто великолепны, Себастиан.

– Ладно, ладно. Спасибо, Даг, но не будем больше об этом.

– Пятнадцать процентов, ладно? Я хочу, чтобы вы взяли пятнадцать процентов. Пожалуйста.

– Ну, если вы настаиваете.

– Настаиваю. Вчера мой дом купили, причем за хорошие деньги. За пару недель все оформим. Думаю, поеду в Испанию.

– На прошлой неделе речь шла о Новой Зеландии.

– Мир большой. Я могу поехать куда угодно, целый год или около того просто путешествовать. Все посмотреть. Вот только Китти со мной не будет. А она так любила путешествия.

– Деньги должны скоро прийти. Через несколько дней мы увидимся и закроем все финансовые вопросы.

Пресс-конференцию я смотрю дома. Взвесив за эти несколько часов все «за» и «против», мэр Вуди пришел к выводу, что выступление с извинениями принесет ему больше голосов, чем упорство в защите полиции. Он стоит за трибуной, и впервые за последние годы позади него нет ни одного человека. Ни единой души. Он совсем один: нет ни членов совета, пытающихся отвлечь внимание камер на себя; ни полицейских с бычьими шеями и в полном обмундировании; ни даже адвоката, скривившегося, будто от геморроидальных колик.

Мэр рассказывает небольшой группке репортеров, что Город достиг мирового соглашения с семьей Ренфроу. Гражданское дело в суде рассматриваться не будет: кошмар закончился. Конечно, условия соглашения являются конфиденциальными. Он приносит самые искренние извинения семье за случившееся. Безусловно, были совершены ужасные ошибки (правда, не им конкретно), и он считает необходимым действовать решительно и поставить в этой трагедии точку. Начальник городской полиции уволен. Он несет ответственность за действия подчиненных. Все восемь сотрудников спецназа тоже уволены. Подобные действия недопустимы. Процедуры будут пересмотрены. И все в таком роде.

Он эффектно завершает выступление, еще раз принося извинения, и его голос даже дрожит от волнения. Сыграно весьма недурно и может принести Вуди кое-какие голоса. Но люди-то не дураки, они все видят.

Смелый поступок, Вуди.

Что касается меня, то к уже имевшимся проблемам добавились восемь бывших спецназовцев, которые теперь болтаются по улицам, думая, как бы мне отомстить.

Деньги приходят довольно быстро, и мы с Дагом производим расчет. В последний раз я вижу его, когда он садится в такси до аэропорта. Он говорит, что еще не знает, куда направится, – решит на месте. Посмотрит на табло и бросит монетку.

Я ему завидую.

Тадео настаивает, чтобы я приезжал в тюрьму повидаться с ним не реже одного раза в неделю, и я не имею ничего против. В основном мы разговариваем о предстоящем суде и о том, как выжить за решеткой. Здесь нет спортзала или какого-то другого места для тренировок – в тюрьмах, где отсиживают срок, все это есть, но такая тема не поднимается, – и он переживает, что не может поддерживать форму. Каждый день он делает тысячу отжиманий, постоянно качает пресс и, на мой взгляд, находится в полном порядке. Еда тут отвратительная, и он жалуется, что теряет вес. Естественно, это переходит в обсуждение весовой категории, в которой он будет выступать, когда выйдет. Чем дольше он в тюрьме и слушает доброхотов-сокамерников, тем больше отрывается от реальности. Он убежден, что может обаять жюри присяжных, свалить все на краткосрочное умопомрачение и выйти на свободу. Я терпеливо объясняю, что выиграть суд будет исключительно трудно, поскольку присяжным покажут запись не менее пяти раз.