Возвращаясь к Омеру Талону, отметим, что политические убеждения привели его к тому, что в первые годы революции он стал связником между роялистами, оставшимися на национальной территории, и штабом эмигрантов. Эта позиция, как можно предположить, была очень рискованной, но не безвыгодной. Действительно, именно через него шли средства из-за границы для разжигания в стране роялистской агитации. А Омер Талон не стеснялся пользоваться этими средствами, полагая, естественно, что опасность, которой он подвергался, заслуживала достойных «чаевых». Впрочем, эта деятельность вынудила его срочно покинуть Францию. Вначале он уехал в Англию, а затем перебрался в Америку, где под прикрытием различных тайных поручений сумел провернуть множество небезвыгодных для себя гешефтов. Он вскоре занялся различного рода поставками, более или менее законными. Да так удачно, что за несколько лет бывший судейский сумел сколотить себе приличное состояние. Когда про источник этого состояния стало известно, он подвергся критике со стороны своего лагеря. Но осуждение партии роялистов его уже не волновало: Талон так полюбил деньги, что они стали единственным его интересом в жизни. Кстати, именно он передал дочери страстную любовь к золоту.

А пока муж, таким образом, делал деньги, мадам Талон в них очень нуждалась. Вернувшись во Францию в 1795 году, она не знала, на что кормить детей. Кроме того, она оказалась замешанной в еще один заговор контрреволюции. Эта неосмотрительность привела ее в тюрьму… где она провела целых три года!

А что же в эти годы делала ее дочь? В десять лет Зоэ была красивым ребенком с живым характером и уже проснувшимся умом. Будучи разлучена с родителями, она стараниями теток, которые заботились об ее будущем, была помещена в пансионат мадам Кампан. Эта бывшая камердинерша Марии Антуанетты открыла в Сен-Жермен-ан-Лей заведение для обучения благородных девиц. Некоторые ученицы были выходцами из семей старого режима, но большинство представляло новую, революционную знать. Мадам Кампан, хотя она и была роялисткой, пришлось приспосабливаться к обстоятельствам, ведь жить-то надо было… Зоэ Талон тоже вынуждена была приспосабливаться. Хотя она и сожалела об обществе, в котором родилась, она приняла правила игры. Ее лучшими подругами стали Гортензия де Богарне, дочь Жозефины, приемная дочь «узурпатора», и Лора Пермон, которая впоследствии вышла замуж за маршала империи Жюно и стала герцогиней д’Абрантес… Это была дружба, на которую такая роялистка хороших кровей, как Зоэ, не должна была идти, но мы знаем, что в средствах эта дама не стеснялась. Она доказала это в последовавшие годы.

В заведении мадам Кампан Зоэ смогла углубить свои знания и обогатить уже сообразительный ум. Одновременно она стала соблазнительной и… рано созревшей молодой особой. В тринадцать лет она уже была влюблена, а предметом ее страсти стал не кто-нибудь, а Эжен де Богарне, другой отпрыск прославленной Жозефины и приемный сын будущего владыки страны. И снова-таки это родство, судя по всему, не смутило девушку. Эжен однажды приехал навестить сестру Гортензию и смог по этому случаю встретиться с Зоэ и зажечь в ней первое чувство любви. Но дальше этого дело не пошло: мадемуазель Талон была еще совсем ребенком, а у Эжена были дела поважнее, чем амуры с дочерью эмигранта. Впрочем, события в судьбе Зоэ стали вскоре ускоряться: в 1801 году умерла ее мать, а в 1802 году отец добился разрешения вернуться во Францию. Несколько взяток сумели заставить забыть про его статус эмигранта. Тем более что вернулся он не с пустыми руками, а с большими деньгами. И поэтому ему не составило большого труда найти дочке мужа в лице графа Ашиля Дюкейла, бывшего на десять лет старше невесты, потомка семьи, сохранившей преданность старому режиму. Отец жениха сражался в рядах эмигрантов, да и сам новобрачный некоторое время прослужил в армии принца Конде. Зато его дядя по материнской линии примкнул к делу генерала Бонапарта, и молодой человек смог вернуться во Францию и мирно устроиться в семейном замке неподалеку от Монпелье. Именно там после свадьбы суждено было жить и Зоэ. Эта ссылка была ей не в радость, но никого ее мнение не интересовало. Отец даже не спросил ее о женихе, с которым она увиделась лишь накануне свадьбы, и не сказать, чтобы влюбилась в него с первого взгляда. Впечатление от внешнего вида будущего мужа было отнюдь не радостным. По правде говоря, Омер Талон «пробил» женитьбу дочери только потому, что не хотел быть связанным ее присутствием рядом. И поэтому какое ему было дело до того, что будущий зять вовсе не был красавцем: Зоэ пришлось к этому приспособиться. Зато этот опытный юрист так составил брачный контракт, что приданое дочери было надежно защищено.

С первых же недель брачной жизни Зоэ представилась возможность убедиться в обоснованности опасений, которые охватили ее при первой встрече с Ашилем. По свидетельству одного из ее современников, сей муж был «диким неотесанным хамом, который сам никуда не выходил из дома и удерживал жену в своей берлоге»[116].

Можно себе представить, что должна была чувствовать семнадцатилетняя девушка, которую вырвал из ее круга некий ворчливый и грубый незнакомец и запер в четырех стенах замка, ставшего для нее скорее тюрьмой, чем домом. Вряд ли у кого повернется язык упрекнуть ее за то, что она позже украсила голову мужа рогами в таком количестве, что они стали напоминать настоящий лес! А пока у Зоэ был только темперамент, которому суждено было неоднократно проявиться впоследствии, а кроме того, союзница в лице своей свекрови, графини Сюзанны. Между графиней и Зоэ со временем завязалась дружба, что редко бывает в отношениях между свекровью и невесткой. Материнская нежность мадам Дюкейла и ее природный оптимизм помогли Зоэ в первые месяцы ее провинциального затворничества, которое продлилось целых два года. Вдовствовавшая графиня была светской дамой, и ей очень нравилась парижская жизнь. В Тюильри собрался вселиться новый монарх, чьим первым желанием стало встряхнуть аристократию, с которой он раньше боролся. Поскольку власти он добился своей шпагой, а не получил ее в наследство, Наполеон пожелал создать законность, призванную заставить людей поверить в новый режим. Конечно, вначале между уцелевшими осколками старого дворянства и выскочками из новой аристократии стояла стена, но она оказалась непрочной, и ее разрушила сама «ворчливая оппозиция». Блеск власти манил. Мало-помалу настоящие аристократы стали вылезать из своего Сен-Жерменского предместья и являться в Тюильри, где их с забавной снисходительностью встречали Наполеон и его окружение. С гибкостью в спинах, которая, очевидно, передается придворным по наследству, уцелевшие представители старого режима старались забыть свое прошлое. Приведем по этому случаю слова маршала Мармона, хорошо объясняющие обстановку, которая царила в отношениях между старой и новой аристократией:

«Господин де Бриссак, – вспоминал он, – поспорил со мной, кто из нас глубже поклонится матери императора. Он выиграл – его голова оказалась ниже моего!..»[117]

Заметим, что Мармон и сам, благодаря Наполеону, стал герцогом де Рагузом, что не помешало ему впоследствии служить Людовику XVIII и командовать в июле 1830 года войсками, которые тщетно старались удержать на троне Карла X. Рыба ищет где глубже, а человек где лучше – так было во все времена и при всех режимах!