— На этой неделе я это слышал от всех, с кем разговаривал.

Она вздохнула:

— А с кем еще вы говорили?

— С ее квартирным хозяином, с клиентами, с доктором… — виновато перечислял он. — Мне просто не хотелось беспокоить вас.

— С ее доктором? — переспросила Сьюзен, совершенно не обидевшись на то, что к ней он обратился в последнюю очередь; упоминание о враче заинтересовало ее гораздо больше.

— Да, с доктором Бартоном, — медленно произнес Джек, не уверенный, что стоит раскрывать личные тайны Сэнди ее матери.

— А-а-а… — Сьюзен попыталась скрыть улыбку.

— Вы его знаете?

— А это, случайно, не доктор Грегори Бартон? — Она не хотела выдавать свое волнение, но это у нее плохо получалось.

— Да, он. Только если будете говорить с ним, не упоминайте меня — похоже, я ему не очень понравился.

— Конечно, — задумчиво протянула Сьюзен, не слыша его. — Ну конечно же, — повторила она, и ее глаза загорелись, словно наконец-то узнала ответ на неведомый Джеку вопрос.

Она наверняка очень обрадовалась, однако, вспомнив о присутствии Джека, придала своему лицу безразличное выражение и позволила любопытству взять верх над материнской радостью.

— А почему вы так хотите отыскать Сэнди?

— Я забеспокоился, когда она не приехала в Глайн на нашу встречу, а потом мне никак не удавалось с ней связаться, и это еще больше взволновало меня. — Сказанное частично соответствовало действительности, однако прозвучало нескладно, и он это сразу почувствовал.

Сьюзен, судя по всему, тоже так подумала. Она подняла брови и озадаченно произнесла:

— Три недели я дожидалась сантехника Барни, который должен установить раковину на кухне, но мне не пришло в голову отправиться к его матери.

Джек рассеянно перевел взгляд на раковину.

— Все-таки Сэнди ищет моего брата. Я даже связался с одним полицейским в Лимерике. — Он почувствовал, что краснеет, а у Сьюзен вырвался удивленный возглас. — Его зовут Грэхем Тернер — на случай, если он позвонит.

Сьюзен вздохнула:

— Мы трижды обращались в полицию, а потом перестали. Если этот Тернер поговорит с людьми, он поймет, что расследование можно прекратить.

— Уже, — мрачно ответил Джек, а потом нахмурился. — Ничего не понимаю, Сьюзен. Куда она могла деться? Не могу себе представить, как ей удается так хитро исчезать, чтобы никто не знал, где она, и никто не хотел это узнать.

— У каждого из нас есть такие места, где мы скрываемся, и все мы готовы простить людям, которых любим, их маленькие слабости. — Она подперла ладонью голову и внимательно посмотрела на него.

Он тяжело вздохнул:

— Разве это правильно?

— Что вы имеете в виду?

— Разве это правильно — позволять людям просто так растворяться в воздухе? Не задавать вопросов? Приходить и уходить, когда захочется? Исчезать, появляться и снова пропадать? И все в порядке! — Он зло усмехнулся. — Никто ни из-за чего не переживает! Не напрягайтесь и не волнуйтесь за своих домашних, которые вас любят и сходят с ума от беспокойства!

Наступила тишина.

— Вы любите Сэнди?

— Что? — изумился он.

— Вы сказали… — Она замолчала. — Ладно, не важно. — Она отхлебнула чаю.

— Я вообще говорил с Сэнди только по телефону, — медленно произнес он. — Между нами не было никаких… отношений.

— Значит, разыскивая мою дочь, вы ищете своего брата? — Он не успел ответить на этот вопрос. — Полагаете, он прячется там же, где Сэнди? — напрямую спросила она.

Итак, наконец-то все было сказано. Совершенно чужая женщина, которую он впервые встретил не более десяти минут назад, четко и недвусмысленно сформулировала смехотворную причину, объяснявшую его лихорадочные действия. Для этого ей понадобилось задать всего один-единственный вопрос. Сьюзен чуть помолчала, а потом продолжила:

— Не знаю, при каких обстоятельствах исчез ваш брат, Джек, но абсолютно уверена, что его нет там, где находится Сэнди. Существует еще один урок, — мягко произнесла она, — урок, который мы с Гарольдом усвоили много лет назад. Никому и никогда не удается найти в стиральной машине второй носок от пары. Во всяком случае, если поставить перед собой такую цель. — Она отрицательно поводила рукой. — Что-то непременно исчезает. И можно сойти с ума, пытаясь это отыскать. Не важно, насколько тщательно вы организуете свою жизнь, как аккуратно раскладываете вещи. — Она замолчала и грустно улыбнулась. — Я лицемерю. Лгу себе, будто опрятный дом заставит Сэнди чаще приезжать. Мне кажется, если она поймет, что в нашем доме царит идеальный порядок и у всякой вещи есть свое место, ей больше не придется расстраиваться из-за потерь. — Сьюзен скользнула взглядом по кухне без единого пятнышка. — В любом случае, не имеет никакого значения, как внимательно, как старательно или как регулярно вы следите за вещами, все равно вы не в состоянии контролировать их. Иногда и вещи, и люди уходят, — она успокаивающе накрыла рукой его ладонь. — Не разрушайте свою душу, стараясь узнать куда.

Они попрощались на пороге, и Сьюзен, пытаясь скрыть смущение, произнесла:

— Кстати о пропавших вещах. Если встретите Сэнди раньше, чем мы, скажите ей, что я нашла ее лиловый дневник с бабочками. Он лежал в старой спальне. Это очень странно — я убирала в ее шкафу десятки раз, но только сейчас на него наткнулась. — Она нахмурилась. — В любом случае, ей будет приятно это узнать.

Она осмотрелась по сторонам и снова помахала кому-то на противоположной стороне улицы. Джек повернул голову и увидел женщину примерно того же возраста, что и Сьюзен.

— Это миссис Батлер, — сказала она, а Джек не понял, зачем ему это знать. — Ее дочка Дженни-Мэй пропала в десятилетнем возрасте. Ровесница Сэнди. Такая была милая девочка, просто ангелочек, все так считали.

Неожиданно заинтересовавшись, Джек более внимательно пригляделся к женщине.

— Ее нашли?

— Нет, — грустно ответила Сьюзен, — так и не нашли. Но ее мать вот уже двадцать четыре года каждую ночь оставляет свет над входной дверью в надежде, что Дженни-Мэй вернется. И практически никогда не уезжает из дому — боится пропустить ее.

Джек медленно пошел к своей машине с каким-то странным и необычным чувством: что-то в нем изменилось, как если бы он поменялся телом с человеком, который всего лишь час назад вошел в дом Шортов. Он остановился, посмотрел на небо и подумал о том, что узнал во время встречи с матерью Сэнди. Улыбнулся. И заплакал — так, словно спокойствие и утешение омыли его пролившимся дождем. Потому что впервые за год он почувствовал, что сможет когда-нибудь остановиться.

И снова начать жить.

У Бобби не было настроения обсуждать вчерашнее ночное происшествие, когда в комнате вдруг зазвучал его смех, однако все и без слов понимали, что его душа, которая еще недавно парила, сдулась, словно воздушный шарик, и от нее осталась одна оболочка. У меня сердце разрывалось при виде его нынешнего состояния: только что радостно порхающая в небесах птица лежала теперь на земле, побежденная, с поломанным крылом, и не могла взлететь. Я несколько раз пыталась с ним заговорить, но он лишь еще больше замыкался в себе. Он ни разу не пожаловался и не пролил ни единой слезы, но его молчание было достаточно красноречивым, в нем звучал крик, которому Бобби не мог или не хотел позволить вырваться наружу. По всей вероятности, он как раз собирался заняться решением моих проблем, когда на него неожиданно свалилась собственная. Не такой уж редкий способ взаимодействия с жизнью, как мне кажется.