Когда нас вязали, кто-то сказал в толпе:

– Сразу понял – баре. Денег не брали, даром ковали… У, нехристи! Бунтовать нас упрашивали, стихи читали… Особенно этот – жиденыш! – И он показал на смуглого Баранникова.

Нас отвезли в волость, поместили в избе. Спасибо – развязали.

– Говорил тебе, Баранников, – горячился Михайлов, – уноси ноги! Но ты всех умнее!

Баранников только усмехнулся:

– Не кипятись, друг. Еще не вечер.

Ночью он разбудил:

– Пора…

Сломать решетку на окне оказалось для него парой пустяков.

Сломал, усмехнулся:

– Ничего толком не умеют – даже арестовать. Эх, Расея-матушка!

Бесшумно вылез из окна, мы – за ним.

Двое караульных – полусонные жандармы – торопливо, покорно отдали нам ружья.

Когда мы уходили, один из них на свое несчастье выхватил припрятанный под мундиром пистолет. Но прицелиться не успел – Баранников метнул нож. Несчастный с ножом в горле повалился на землю.

Целый час в непроглядной темноте шли по ночному лесу вслед за Баранниковым. Он вывел на дорогу. Втроем идти было опасно. Нас наверняка будут искать втроем. И мы разошлись…

Они пошли вдвоем, а я решил отоспаться в лесу после всех треволнений.

Лег, вытянулся на траве. И тотчас заснул…

Я сладко спал – мне снился долгий сон. Я видел мать, которую никогда не видел, но почему-то точно знал, что это она… Потом вошел Васильич и сказал:

– Молодой человек, пора вставать, заспались!..

Меня трясли за плечо. Я окончательно проснулся…

Надо мной стоял уцелевший жандарм и поодаль – господин в цивильном платье.

Меня привезли в Петербург – в знакомый дом на Фонтанку, в знакомый мне кабинет…

– Ну, вот вы и дома. Небось напутешествовались? Что ж вы всех нас опечалили известием о своей смерти? Нет, в нее мы, конечно, не поверили. Тем более что господин Вепрянский, убегая от нас в Америку, на всякий случай почел долгом предупредить о вашем фортеле… Садитесь, дорогой, удобней садитесь, в ногах правды нет…

Вся комната была заставлена колоннами из папок.

Он понял, что я заметил сие бумажное наводнение, и пояснил:

– На новое место архив перевозим. И вот выстроились в ряд славные дела наших агентов… – Он взял верхнюю с правой колонны, начал читать весело, даже игриво: – «От частного лица получено сведение, что находящийся за границей государственный преступник Бакунин предается самой рассеянной жизни…» Это год сорок восьмой… И так до его смерти – вся его жизнь у нас заботливо описана. Любой шаг. И ваша встреча с ним здесь тоже есть… Я очень смеялся. Наш агент с большим юмором описал, как они вам рот раскрыть не дали… А это уже господин Герцен – точнее, донесения о нем. – Он указал на высоченную гору папок. – Не правда ли, Вавилонская башня? Господин Герцен недавно покинул нас навсегда, но в этих папках будет жить вечно… вместе с донесениями наших агентов.

Я вспомнил эту фразу в 1917 году, когда горело помещение полицейского архива.

– А вот это – бумаги из архива вашего гувернера, господина Нечаева, пребывающего нынче в Петропавловской крепости. Он хранил их у некоей госпожи Клеман. Господа революционеры архив его нашли и сожгли. Еще бы, там хитрец держал подробнейшие компрометирующие документы на всех своих боевых друзей… Вы спросите: а как же он у нас оказался, коли сгорел? А сей фокус опять же наш агент исполнил – точные копии изготовил в свое время. И возродился у нас архив, как феникс из пепла… Так что благодаря нашим агентам, сударь, «бумаги не горят»! Ваше дельце, конечно же, поменьше будет. Ибо годков вам поменее. Но уже получается солидная горка… – И он показал на горку папок – и вправду куда меньшую. – Здесь о том, где и с кем вы встречались в Париже… Ой, плохо вы там себя вели! В отцы не гожусь, но как старший брат негодую. Бордели, бордели… А вот папочка «Возвращение»… Извольте ознакомиться – здесь указано, какого числа вы прибыли в Россию, в каком вагоне… И далее – в какую деревню приехали… Может, проглядите – вдруг какие неточности?

И он положил передо мной одну из папок. Я начал читать. Все здесь было… вся моя жизнь в последний год. И даже встреча с Сонечкой…

– Хотите спросить, наверное, почему мы вас сразу не взяли? Не было резона. Резон был совсем обратный. Чтоб вы в доверие к этим господам вошли. Опасные господа… Пока вы по лесам скитались, их арестовали множество. Судить их собираются наши глупцы из правительства. Вот смеху-то будет. Они ведь только этого и ждут. Они на суде такую агитацию разведут… Быть супротив власти у нас все более становится популярным. Потому как власти у нас нет. Жестокой власти, которую единственно приемлет Россия. Государь никак понять не может: Россию основали цари. И самые любимые были самыми жестокими. И Петр Первый, и Иван Грозный, и батюшка Государя нашего… Наш народ идет вперед, только когда он чувствует над собой железный кулак. Послабление – и человек наш тотчас впадает в анархию. Мой и ваш шеф граф Шувалов это понимал… Реформы были остановлены. Но власть над царем некоей юной дамы и безумного Константина Николаевича вернула нашего монарха к бредовым идеям реформ. Смута, друг мой, грядет на Руси… И все честные люди должны сплотиться. Вы должны снова нам служить.

– Послушайте, я этого делать точно не буду… Я раз и навсегда покончил с нашим союзом, и вы это знаете.

– Совершенно точно, знаю. И хочу вас сразу поправить – жалею, что не сделал этого раньше… С нашим союзом покончить нельзя. Ибо он – здесь, в этих бумажках. Вы совершили достаточно, чтобы я мог вас отправить… Впрочем – куда отправить, вы сами увидите… Генерал Потапов, нынче правая рука Его Превосходительства (Шувалова), инспектирует сегодня Алексеевский равелин. И вас с собой возьмет… чтобы вы повидали вашего гувернера.

– Я никуда не пойду!

– А вам самому идти не придется. Вас в кандалах туда повезут…

На Страшном суде не забуду. Сырые жуткие коридоры… Впереди – спина и генеральские эполеты Потапова. Он маленького роста и, как это бывает с маленькими людьми, чуть-чуть подпрыгивает и выставляет грудь колесом…

Никто не может объяснить причины стремительной карьеры этого ничтожного человека. Кроме одной – все его начальники мечтали видеть рядом безопасное ничтожество. И Петр Андреевич Шувалов в том числе.

Потапов шел впереди. Я в кандалах плелся за ним. Вели меня два жандарма. Процессия подошла к камере. Потапов и один из жандармов вошли.

Открылось окошечко в двери камеры.

Я не хотел смотреть. Но жандарм пригнул мою голову к окошечку. И я увидел!

Мой гувернер сидел на койке у стены. Весь седой стал и какой-то опухший, с огромным животом. У него, как узнал потом, начиналась жестокая водянка…

– Ну что, милейший, какие жалобы? – грозно спросил Потапов.