Так что попытка «перенесения Нюрнберга» куда-нибудь в благополучный, мирный Стокгольм сродни попытке заменить сегодня судей (возможных взяточников и грешников) на ребенка лет двух («до этого возраста он ведь не знает, что такое взятка»).

Третий пунктик Правдюка:

3) «Наезд» на маршала Жукова. Якобы операция «Марс» — крупнейшее его (Жукова) поражение.

Это авторам фильма какой-то американский полковник «открыл глаза». Они, авторы фильма, как бы и сами удивляются (может, и искренне), насколько все жутко, тотально все скрыто в этой войне, замолчено, и вдруг вот оно — «потрясающее открытие-разоблачение американского полковника!».

Действительно, в период Сталинградской битвы, на другом участке фронта, подо Ржевом, наши войска долго и безрезультатно атаковали немцев, понесли громадные потери. При изолированном взгляде на этот отрезок войны, на этот отдельный отрезок фронта можно действительно ужасаться бессмысленности наших атак, чудовищности потерь. НО... А если увязать эту операцию «Марс» именно с параллельной битвой у Сталинграда?..

Нет, все же правильно писал (хотя и по другому поводу) геополитик Андрей Паршев: «Понять всю гениальную стратегию Кутузова (тоже критикуемого многими) можно, только если понять и признать безоговорочное тактическое (на поле боя) превосходство Наполеона!»

И нам сейчас надо только признать безоговорочное, подавляющее превосходство вермахта той поры — в маневренности, в скорости перебросок и разворачивании больших войсковых групп, и тогда картина станет понятнее. Абсолютная важность, приоритетность Сталинграда вроде бы всем известна. Но ведь и так же хорошо известно, что одна только переброшенная группа Манштейна чуть не прорвалась к окруженной 6-й армии Паулюса — чуть не повернула ход главной битвы войны.

Потому и надо было «связывать, перемалывать» ржевскую группировку самыми «бессмысленными и кровавыми атаками», потому что иначе они (немцы) гораздо скорее, эффективнее «включили» бы ее на юге! Гораздо быстрее и удачнее, чем мы свои «освободившиеся подо Ржевом» армии. Доказательств тому за 41—42-й годы накопились десятки. Тот же Манштейн переброшен в Крым — и полный наш разгром. Наш Барвенковский выступ под Харьковом — немцы туда перегруппировались, ударили и... собственно, из-под Харькова и домаршировали до Сталинграда и Кавказа. И, кроме того, — проверьте! — в предыдущую зимнюю кампанию (1941/42 г.) немцы уже сидели «в котле» под Демянском — и успешно деблокировались! И чтобы это не повторилось под Сталинградом, нужно было связывать всевозможные «немецкие излишки» на всех фронтах!

И вот таких, изолированных по времени или месту, примеров в истории войн можно набрать бесконечно. Доказать все и вся. И проигрыш Веллингтоном Ватерлоо, и абсолютную непобедимость Гитлера, и бездарность «мясника Жукова», и все-все-все... Нужно только вычленить необходимый кусочек из цепи истории, как тот американский полковник. И потом... миллионы разом посвященных в тайну замрут ошарашенно... «Тут нам истопник и открыл глаза!..» — так, кажется, было в одной песенке Галича.

RS. И так закономерно, что у Правдюка смысловой провал сопровождается и ярким стилистическим провалом! Обратил ли кто внимание на само название той киносерии: «Уроки в багровом свете итогов» — это же чистая вампука!

(Лирическое отступление)

Согласно сложившейся уже в этой книге практике отыскивания по возможности незатертых примеров, более-менее оригинальных иллюстраций, как пример осмысления своей страны, войны, истории, я приведу два стихотворения (точнее, даже полтора: одно целиком, другое в отрывках).

Их внешний повод совершенно, абсолютно идентичен: участие в войне с нами итальянцев. И это очень кстати: в таких частностях, второ- (якобы) степенностях лучше раскрывается смысл общего.

Итак, начнем с того, отрывочного. В классе шестом, кажется, ко Дню Победы мы разучивали «литературно-художественную композицию». Просто стояли в линейку и читали по очереди самые известные стихи о войне. Мне досталось это:

Черный крест на груди итальянца,

Ни резьбы, ни узора, ни глянца.

Небогатым семейством хранимый

И единственным сыном носимый.

И что-то там далее...

...Молодой уроженец Неаполя,

Что оставил в России ты на поле?

Хорошо помню, что и все стихотворение строилось на этих звучных русско-итальянских рифмах... как-то:

...я мечтал на волжском приволье

хоть разок прокатиться в гондоле...

...Но ведь пули мои не свистели

Над священной землей Рафаэля...

...Я сейчас пытаюсь припомнить «смыслообразующие» русско-итальянские рифмы стихотворения — и ловлю себя на том, что уже и не вспоминаю, а додумываю (про нашу народную песню «Лучина» и их «Санта-Лючия»).

И совершенно умышленно я не буду сейчас разыскивать имя автора, реконструировать весь правильный текст. Пусть так и останется, как оно мне запомнилось 39 (примерно) лет тому назад. Звучное, красивое, вошедшее в классику советской поэзии. Автор — если все ж разыскать — точно окажется из первой десятки наших поэтов. Рождественский, Межиров, Наровчатов, Симонов—Светлов, Вознесенский—Евтушенко... А может, даже и кто-то именно из них, перечисленных.

Не важно.

Ибо все вышесказанное — лишь необходимая подводка к тому, другому произведению, показывающему совершенно неожиданно, потрясающе неожиданно! — что, оказывается, можно увидеть за этим же частным (военно-итальянским) случаем!

Не знаю даже, можно ли это назвать стихотворением — одна деталь невероятная для сего жанра сразу бросается в глаза: эпиграф едва ли не длиннее самого текста.

...И вот непривычная, но уже нескончаемая вереница подневольного люда того и другого пола омрачает этот прекраснейший город скифскими чертами лица и беспорядочным разбродом, словно мутный поток чистейшую реку; не будь они своим покупателям милее, чем мне, не радуй они их глаз больше, чем мой, не теснилось бы бесславное племя по здешним узким переулкам, не печалило бы неприятными встречами приезжих, привыкших к лучшим картинам, но в глубине своей Скифии вместе с худой и бледною Нуждой среди каменистого поля, где ее (Нужду) поместил Назон, зубами и ногтями рвало бы скудные растения. Впрочем, об этом довольно.

Петрарка. Из письма Гвидо Сетте, архиепископу Генуи. 1367 г. Венеция.

Так писал он за несколько лет

До священной грозы Куликова.

Как бы он поступил — не секрет,

Будь дана ему власть, а не слово.

Так писал он заветным стилом,

Так глядел он на нашего брата.

Поросли б эти встречи быльем,