Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Назнин наблюдала за Каримом. Он тер шею, словно хотел снять с нее голову. Фотографии почти довели ее до слез, но ей все равно было интересно, как он себя поведет.
Вопрошатель отошел в глубь сцены. Он остановился в центре, и сцена теперь принадлежала ему. Он поднял руки и подождал, чтобы все успокоились.
— Послушайте, я всего лишь казначей. Говорить мне не положено. Некоторые предлагают: «Вышвырнуть его. Его позиция слишком радикальна».
В зале послышался ропот протеста.
Слово взял Карим:
— Никто никого не собирается вышвыривать. Мы здесь все и собрались для принятия радикальных мер. Я предлагаю сначала разобраться с тем, что творится у нас в районе.
Кто-то заулюлюкал. Назнин краем глаза заметила чьи-то кулаки, но тут же раздались одобрительные возгласы.
— Будем бороться с пивом и с бинго? — спросил Вопрошатель. — Что нас убьет, бинго или пиво? Или полуобнаженные женщины?
Кое-где засмеялись. Вопрошатель решил закрепить успех. Он бросил Назнин последнюю фотографию. Его маленькие глазки под тяжелыми веками превратились в треугольники.
— Вот последствия санкций. Вот цена, которую своими жизнями платят дети, больные и старики.
Концом сари Назнин утерла слезы, которые все-таки навернулись.
Но людям уже не сиделось на месте. Фотографию просмотрели очень быстро и вернули на сцену.
— Как вы думаете, почему они называют себя «Львиными сердцами»? — Карим отошел по сцене влево. Прислонился к стене. — Вы знаете, что это означает?[60]
Вопрошатель не почувствовал смены настроения в зале.
— Я вам сейчас кое-что прочту.
Он пошарил по карманам своего жилета, который не снимал, несмотря на жару. По-видимому, жилет у него, как передвижной кабинет. Подкладка из того же материала, что и ластовица на кальсонах Шану. На внутренней стороне целые гроздья карманов.
Он начал читать:
— «В последние несколько лет перед началом третьего тысячелетия только одно преступление против человечества несравнимо с остальными по размаху, жестокости и тому, что еще впереди. Это американские санкции против двадцатимиллионного населения Ирака».
— Но мы-то что можем сделать? — раздался голос позади Назнин. — Как мы будем сражаться с американцами?
Кариму у стены было явно очень уютно. Он прощупал пальцами свою щеку. Назнин вспомнила родинку и вздрогнула.
— Сначала давайте разберемся с теми, кто у нас на пороге стоит, — крикнул кто-то с задних рядов.
— Мы знаем, что означает «Львиные сердца». Девушки в бурках встали вместе и вместе же объявили:
— Нас обзывают. Мы хотим, чтобы они это прекратили.
— Дайте мне закончить, дайте мне закончить — повторял Вопрошатель. — «ООН тоже участвует в этом геноциде, его участие поддерживается угрозой военного насилия, и если все человечество не в силах этому противостоять, то жестокость, террор и человеческое горе в новом тысячелетии превзойдут все, что мы уже успели испытать». Это заявил бывший Генеральный прокурор США[61]. Новое тысячелетие уже наступило.
— Если ты защищаешь жестокость, то я пересмотрю обещания, данные мной Аллаху.
Назнин обернулась и увидела черного человека, он поднялся с места. Он снял тюбетейку и прижал ее к широченной груди.
— Вероотступник! — выкрикнул кто-то.
— Кого это вы называете вероотступником?
Голова у него вылеплена очень искусно, черная, как чугунная сковородка. В своем белом наряде он похож на короля.
— Я не вероотступник, — буркнул он.
— Братья, — сказал Вопрошатель, — давайте будем держать себя в руках.
— И сестры, — разом поднялись девушки в бурках.
Вопрошатель уставился на них:
— Коран повелевает нам существовать отдельно друг от друга. Сестры. И вообще, что вы здесь делаете?
В знак протеста они продолжали стоять.
— А еще здесь есть квакеры поблизости, — сказал черный человек и сел на место.
Назнин перестала слушать, что говорят на сцене. Она посмотрела на запястья, на зелено-голубые вены, приподнимающие кожу, на веснушки, рассыпанные между сухожилиями. До нее то и дело долетали слова, как мотыльки в сумерках, мелькнет — и вот уже нет его, вроде и не обращаешь внимания, но замечаешь. Она сложила руки. Вот бы сейчас оказаться в квартире — Карим читает журнал, она шьет. Он ходит по квартире, наполняет ее собой. Он ходит по квартире так, будто учится ее собой наполнять. С каждым разом его присутствие чувствуется сильнее.
Вдруг Назнин подумала, что о своих мыслях там он может рассказать здесь, в зале. И снова вслушалась.
Обсуждали Олдем, надо ли отправлять на север своих представителей. Секретарь присел на сцене и пристроил планшетик на колене. Он записывал реплики и жевал колпачок. Карим и Вопрошатель стояли по разные стороны от Секретаря, и каждый пытался взять на себя роль главного.
Поднялся музыкант. На нем черная обтягивающая футболка с серебряной надписью на груди и черные кожаные перчатки с обрезанными пальцами.
— Давайте купим звуковую систему, тогда народ к нам повалит. Ходил я на тусовки к диджею Куши и Эм Си Манаку. Ну и толпищи там собираются! И в основном — белые. Блин, клево так было.
Вопрошатель махнул рукой:
— Это демонстрация, а не дискотека.
— Да, но и на демонстрации тоже народу надо побольше.
Карим кивнул:
— Точно. Господи. Народу побольше.
И он продолжительно закивал головой, словно по-другому невозможно изобразить всю полноту его согласия.
— Братья, — взял слово Вопрошатель, — хотим ли мы…
— И сестры, — добавили девушки в бурках.
— Братья, — повторил Вопрошатель. — Хотим ли мы превращать наши действия в карнавал? Хотим ли мы, чтобы белые ребята пришли на дискотеку?
Слово взял черный человек:
— Когда я был в твоем возрасте, черные ребята ходили в клубы для черных, а белые ребята ходили в клубы для белых. Интересно посмотреть теперь на тех и других вместе. — И он повернулся к музыканту: — Будете бангру играть?
— Не, не. Бангру? — изумился музыкант. — Мы с бангрой иначе, сечешь? Немного рага добавили. Мы, эта, играем бангл[62]. И джангл. Сечешь?