Света пошла аккуратнее, стараясь не наступать на бесплотных зрителей… Один раз не удалось, и она — на рефлексах — шепнула «Извините!», как будто невзначай отдавила кому-то ногу. Наконец добралась до стула, плюхнулась на сиденье, уже жалея, что не исполнила первоначальный план и не постояла в сторонке.

Охотник искоса взглянул на неё, кивнул удовлетворённо и снова уставился на как бы сцену. Выбрал себе место он не в самом первом ряду, как можно было ожидать, — в пятом или шестом.

Началась вторая песня. Свете она сразу и решительно не понравилась.

Чёрные губы скользят по чёрной земле-э-э,

Чёрное солнце скользит под чёрной водой,

Я выхожу,

Я выхожу,

Я выхожу-у-у

Из дома-а-а-а!

Чтобы проснуться или подохнуть во сне-э-э-э!

«Тьфу… при жизни он сочинял гораздо лучше…» — вынесла мысленный вердикт Света. И перестала вслушиваться, песня шла как фон, а она с любопытством разглядывала тени передних рядов, пытаясь определить возраст, поточнее опознать одежду.

Потому что у неё мелькнула бредовая и не до конца сформулированная мысль: а если папа с мамой… то ведь они… бред, бред… но вдруг?

Ей почудилось какое-то движение справа — вполне реальное, не копошение теней под ногами. Резко повернулась, с безумной надеждой, что увидит сейчас родителей, — никого. Показалось…

Вновь перевела взгляд на передние ряды и тут же опять засекла самым краешком глаза, периферийным зрением, нечто движущееся справа.

Поворачиваться не стала: перемещала взгляд, двигая исключительно глазными яблоками, до боли, до рези в глазах, рискуя заработать косоглазие.

И разглядела!

Рядом сидела девушка. Не тень, не силуэт на земле. Но и не реальный, осязаемый человек: нечто полупрозрачное. Света видела сквозь девицу и её кресло стоявшие в отдалении домики, но видела хуже, чем раньше, размытыми и зыбкими.

Кольцо на девушку-призрака не среагировало.

Она продолжила наблюдение. Нежданная соседка отличалась изрядной полнотой, но ничуть не комплексовала: надела платье-свитер, туго обтянувшее выпуклости и складки, и облегающие лосины. Толстушка была полностью погружена в музыку и пение: сидела медитативно, полуприкрыв глаза, покачивалась взад-вперёд…

Света решила поставить эксперимент: медленно-медленно потянулась рукой в сторону пухлого бедра соседки. Она напоминала сама себе робкого восьмиклассника, впервые пригласившего в кино объект своей симпатии и лишь на середине сеанса рискнувшего приступить к делу…

Свою руку Света не видела, но та уже должна была достигнуть цели… И, очевидно, достигла: рука продолжала движение, но чувствовалось легчайшее сопротивление, словно воздух в том месте стал густым и вязким. А ещё почувствовался холод, и не слабый, пальцы не на шутку мёрзли… Света резко потянула руку обратно — как тот же самый восьмиклассник, услышавший возмущённый шёпот подружки: «Ты что, дурак?! В штаны себе руку засунь!» — и, не выдержав, чуть повернула голову: глаза, скошенные до последней крайности, болели всё сильнее. И призрак девушки мгновенно исчез, не таял, не развеивался постепенно: был — и не стало. Света обернулась: позади соседского места равномерно покачивалась тень, и видно было, как платье-свитер плотно обтягивает складки животика.

Света столь же осторожно взглянула налево — не собирается ли кто-нибудь из теней, сидящих там, за масаном, попытаться повторить трюк толстушки? И…

Метаморфоза и впрямь имела место, но произошла она с Охотником. Лицо его изменилось: исчезла классическая правильность черт, скулы стали шире, а нижняя часть лица — уже. Губы стали тоненькими, словно начертанные двумя небрежными штрихами. А из-под губ…

Света подумала, что ошиблась, что случился сбой периферийного зрения или зрения ночного…

Она вновь повернулась к Охотнику, уже не осторожничая, вполне открыто — масан всё равно ничего не замечал, он весь был там, на импровизированной сцене, рядом с объектом своего фанатичного обожания, — и Света окончательно убедилась, что торчащие из-под губ зубы были явно не человеческими. Тоненькие, остренькие, как… как зубы Бэсса, лучшего сравнения не подобрать.

А ещё показалось, что зубы-иглы стали чуть-чуть длиннее за тот короткий промежуток времени, что прошёл между первым и вторым взглядами…

Охотник возбуждён, сомнений нет, причём сильно, однако странная часть тела у него увеличивается при возбуждении… Отнюдь не зрачки.

Ну всё, хватит… Света поднялась на ноги.

Эти песни действительно не для живых. Не ровен час, тут и сама кем-нибудь обернёшься и не заметишь… Она шагала по рядам напрямик, не обращая внимания на тени, подворачивающиеся под ноги. Путь заступил юноша в «аляске» — бесплотный, полупрозрачный, вскочивший со столь же призрачного стула. Исчезать от прямого взгляда юнец не собирался, и Света прошла сквозь него, как сквозь тугой порыв встречного морозного ветра: лёгкое сопротивление, мгновенный укус холода — и всё закончилось. Юноша не заметил — прыгал в такт музыке, беззвучно кричал…

Чуть позже, в дверях «своего» домика, Света оглянулась. Толстушка и юнец в «аляске» оказались первыми ласточками, и сейчас почти вся прогалина была заполнена полупрозрачной публикой.

У теней сегодня действительно праздник…

Она переступила порог и захлопнула за собой дверь.

Из-за окна доносилось:

Красное,

Красное,

Красное,

Красное-э-э

На чёрно-о-о-ом…

Она свалилась на кровать, решив, что возиться со сторожевой баррикадой у двери смысла нет, всё равно под громкие звуки концерта не уснуть… И тут же отключилась, едва лишь голова коснулась панцирной сетки.

Кемп был в бешенстве. Ему хотелось выдрать из глотки наёмника Грина его похабный, напоминающий хриплый лай смешок, выдрать вместе с кадыком и бросить собакам. Хотелось пойти к Шакиру и популярно, на пальцах, растолковать, чем наёмники, даже среднего уровня подготовки, отличаются от собачьего дерьма, растолковать, тыкая шаса рожей в эту самую субстанцию. А потом, не позволив Шакиру умыться, вылить в унитаз весь его запас знаменитого сорокалетнего коньяка.

Кемп понимал, что отчасти сам виноват в произошедшем, и оттого бесился ещё больше.

Ведь знал, знал, что Лора ненадёжен, что наёмник покидал пост, наблюдая за квартирой Мосийчука… Знал, но дал второй шанс ублюдку, хотя тот заслуживал в лучшем случае пинка под зад. Понадеялся, что напарник не позволит обормоту расслабиться, а в результате расслабились оба.

Зацепок почти нет, сработали незваные гости быстро и чисто: пришли, убили наёмников, забрали мальчишку, ушли. Ничего лишнего.

Кемп был в бешенстве, но, когда он оказался на месте, оно растаяло, оставив после себя злость и ощущение безнадёжности: у входной двери рыцарь почувствовал остаточное возмущение магического поля — здесь совсем недавно активизировали заклинание. То ли морок наводили, то ли вскрыли дверь артефактом — не важно, важен сам факт применения магии. Который означал, что шансов у расслабившихся наёмников всё одно не было.