Что-нибудь ценное могло найтись в книжном шкафу, пусть я и была уверена, что книги там стоят нечитаные и, вполне возможно, с неразрезанными страницами. Но я ошиблась. Все они пестрели карандашными пометками, с загнутыми уголками, в пятнах от чая и кофе. Там были книги на французском, на немецком и даже на итальянском, отчего я почувствовала беспричинную близость к Милдред. Многие были подписаны авторами, имен которых в то время я не знала и потому не запомнила. Но Гарольда Ваннера среди них не оказалось. Я пролистывала книгу за книгой, то и дело останавливаясь на подчеркнутых абзацах в надежде узнать что-нибудь об их читательнице.

Я подошла к столу, присела и взглянула на парк за окном, который Милдред должна была видеть изо дня в день. Я увидела скамейку под деревом, на которой сидела, выйдя первый раз из дома Бивела, и пересчитывала деньги. Ящики стола были незаперты. Канцелярские принадлежности, промокашка, карандаши. Меня привлекла промокашка. Она была испещрена словами, цифрами и символами, хаотично пересекавшимися между собой. Все было написано фиолетовыми чернилами и, разумеется, задом наперед. Я подумала об отце с его правдой с изнанки.

Едва я сунула промокашку в карман, как вернулась мисс Клиффорд, чтобы отвести меня в оранжерею.

8

Записка, доставленная нарочным, была напечатана на машинке и отличалась краткостью. Но все, что должно было обезличить ее автора, парадоксальным образом высвечивало его. Только Эндрю Бивел мог распорядиться напечатать приглашение к столу, сформулировав его подобным образом.

«Нет времени на встречу. Работаем за ужином. Не наряжайтесь».

Тот же водитель, что доставил утром конверт, вечером заехал за мной и отвез на Восточную 87-ю улицу. Садясь в лимузин, я чувствовала пристальные взгляды из темных окон и почти слышала перешептывания, которые станут расползаться по району на другой день.

Однажды, когда я работала в булочной, я услышала остроумный обмен репликами между двумя посетителями. «Есть лучший мир, — сказал один из них. — Но там дороже». Эта острота запомнилась мне не только потому, что разительно отличалась от утопических отцовских видений, но и потому, что подчеркивала неземную природу богатства, в чем я убедилась, побывав у Бивела. Я никогда не завидовала всей этой роскоши. Да, она меня устрашала и злила, но главным образом вызывала чувство, что я здесь лишняя, чужая. Словно я попала в иной мир, где все дороже и все смотрят на тебя сверху вниз.

Однако тем вечером, сидя в машине Бивела, я впервые испытала невозмутимое очарование роскоши. Я не просто отмечала ее; я ее ощущала. И любила.

Я никогда еще не была в машине одна, в вечернее время. Нью-Йорк проплывал за толстыми стеклами в полной тишине. Стоило откинуться на спинку, и город скрывался за бархатными шторками с кисточками. Пешеходы, любопытствовавшие, кто это там, в лимузине, поглядывали в мою сторону на каждом светофоре. Это подчеркивало необычность ситуации. Я была на улице, но оставалась в замкнутом пространстве. Не столько панели из красного дерева, граненые графины, расшитая обивка и водитель в кепи и белых перчатках по другую сторону перегородки, сколько этот странный парадокс, когда я была на людях и при этом сама по себе, вызывал ощущение элитарности — ощущение, неотделимое от внезапной иллюзии недоступности и неуязвимости, от фантазии, что ты полностью контролируешь себя, других и весь этот город.

Когда мы подъехали к дому, водитель препоручил меня неприятному дворецкому, и тот проводил меня в маленькую столовую, которой я не видела в ходе экскурсии по дому. Стол был накрыт на двоих. Бивел просматривал какие-то документы, отодвинув от себя тарелку, и не преминул перевернуть их, прежде чем встать при виде меня.

— Признателен, что согласились приехать так поздно. Могу я предложить вам что-то выпить? Шампанское?

Я подавила чувство неуверенности. Подумала, что если откажусь, то почувствую себя трусихой, а если соглашусь, мне будет не по себе. К тому же я еще ни разу не пила шампанского.

— Спасибо, было бы чудесно.

— Отлично. Ничто так не утомляет, как робкие гости.

Бивел шевельнул подбородком в сторону дворецкого, и тот ушел, закрыв за собой дверь. Мы сели за стол, и я достала ручку и блокнот.

— Вы знаете, каково расстояние до Луны?

Он не рассчитывал услышать от меня ответ.

— Порядка 238 000 миль, — сказал он. — А знаете, сколько составили потери при биржевом крахе? Порядка пятидесяти миллиардов долларов.

Он передвинул тарелку и столовое серебро и посмотрел на меня. Мое лицо умудрилось принять ошеломленное и вместе с тем внимательное выражение, которого Бивел, вероятно, ждал от меня.

— Если бы вы выложили впритык пятьдесят миллиардов долларовых купюр, вы могли бы десять раз достичь Луны. И вернуться обратно. Десять путешествий на Луну и обратно. И у вас еще осталась бы кое-какая мелочь.

Теперь я смотрела на него, искренне изумляясь.

— Поразительно, не правда ли? — спросил он, кивая. — Я провел вычисления.

Но я была озадачена не этим абсурдным вычислением. А самим Бивелом. Я никогда не слышала от него такого пустозвонства. И впервые мне стало неловко за него.

— Пятьдесят миллиардов долларовых банкнот могли бы обогнуть Землю по окружности почти 195 раз. — Он покрутил указательным пальцем. — Почти 195 раз вокруг Земли. Вот сколько денег вылетело в трубу на стоимости акций в октябре 1929 года.

Вернулся дворецкий, неся поднос с одним бокалом шампанского на нем. Бивел не пил, и я почувствовала себя словно в дурацком спектакле.

— Таков был масштаб катастрофы. И что же — это все моя вина? Подобные катаклизмы никогда не бывали и не могут быть результатом действий одного человека.

Вошли две горничные с мисками супа, синхронно поставили их перед нами и ушли.

— Процветание нации основано не на чем ином, как на множестве эгоистичных устремлений, объединяющихся до тех пор, пока не станут похожи на то, что называют общим благом. Добейтесь, чтобы достаточное количество эгоистичных личностей объединилось и прилагало усилия в одном направлении, и результат будет очень похож на коллективную волю или общее дело. Но как только этот иллюзорный общественный интерес вступает в действие, люди забывают о наиважнейшем различии: если мои потребности, желания и пристрастия подобны вашим, это еще не означает, что у нас общая цель. А только то, что цель у нас одинаковая. Это принципиальное различие. Я буду сотрудничать с вами только до тех пор, пока это нужно мне. А дальше может быть только соперничество или безразличие.

Он проглотил две-три неполные ложки. Когда он ел суп, то выглядел старым и слабым.