Антонина написала другу семьи, который согласился передавать ее почту; и Нуня, которая, вместо того чтобы вернуться к родителям, осталась с Антониной и Рысем, чтобы помогать им и заниматься доставкой писем, встав до рассвета, протряслась несколько часов на телеге, служившей «автобусом», проделала весь путь от Ловича до Варшавы. По дороге она повсюду оставляла маленькие записки, в которых спрашивалось о Яне Жабинском и был указан адрес Антонины; она прикрепляла эти записки к деревьям, электрическим столбам, заборам, домам, стенам вокзалов, которые превратились в общественные бюро находок. Стефан Корбоньский вспоминает, что «на заборах на всех станциях висели сотни записок и адресов мужей, ищущих жен, родителей, ищущих детей, просто людей, сообщавших о своем местоположении. Огромные толпы стояли перед такими „справочными“ с утра до ночи»[94].

Скоро Антонина начала получать письма с подсказками: от медсестры из госпиталя, где Ян выздоравливал после ранения в шею, от почтальона с Варецкой площади, охранника из Зоологического музея на улице Вильча. Все писали, чтобы рассказать о Яне и дать ей надежду, а когда она узнала, что он отправлен в немецкий лагерь для военнопленных, они с Нуней разослали десятки писем во все лагеря, где содержались офицеры.

Декабрь 1944 года

С наступлением зимы бесконечные грязные лужи замерзли, земля снова стала твердой и жилистой под толстым белым покрывалом, и Антонина готовилась к Рождеству, так непохожему на довоенные праздники. На ужин в канун Рождества поляки традиционно подают двенадцать блюд без мяса, затем обмениваются подарками, а в зоопарке сочельник включал еще и одно особенное угощение. Антонина вспоминала, как «в зоопарк въезжал фургон, полный нераспроданных рождественских елок, это был подарок животным зоопарка: во́ронам, медведям, лосям и многим другим, кто любит пожевать и поклевать ароматную кору и вечнозеленые веточки. Рождественские елки отправлялись в разные павильоны, клетки и вольеры, и в Варшавском зоопарке официально начинался сезон праздников».

Всю ночь кометы фонарей кружили по орбите зоопарка: кто-нибудь из охранников обязательно обходил экзотических животных, проверяя, тепло ли в их павильонах, подкидывал в печи угля; несколько человек приносили еще сена в амбары и под открытые навесы; другие подкладывали солому в птичники, куда помещали на зиму тропических птиц. Это было место, полное умиротворения и танцующих огней.

На Рождество 1944 года Рысь со Збышеком отправились в лес, объявив Антонине, что «дети должны немного повеселиться». Позже мальчики вернулись, притащив две маленькие елочки.

По древней традиции деревья украсили при дневном свете и зажгли огни при появлении первой звезды (в честь Вифлеемской звезды), затем был подан ужин, поставлены дополнительные стулья для тех родных, кого не было с ними. Антонина писала, как поставила маленькую елочку на стул и малышка Тереза зашлась от восторга, хлопая в ладоши, она что-то лепетала, пока остальные украшали блестящие ветки «тремя маленькими яблочками, несколькими имбирными печеньями, шестью свечками и соломенными игрушками, расписанными под павлиний хвост, которые смастерил Рысь».

Во время праздников их навестила Геня; рискуя быть арестованной за подпольную деятельность, она села на поезд, потом четыре мили шла по морозу, чтобы принести им денег, еды и письма от друзей. Антонина с Рысем так и не получили ни словечка от Яна. Но однажды пани Кокот, как обычно, отправилась на велосипеде на почту – они видели, как она возвращается, тоже как обычно: крошечная фигурка становилась все больше и все четче по мере того, как она подъезжала. На этот раз она размахивала письмом. Рысь в одной рубашке выскочил ей навстречу, схватил письмо и кинулся в дом, а пани Кокот шла за ним следом, улыбаясь.

– Наконец-то, – только и сказала она.

После того как Антонина с Рысем несколько раз прочитали письмо, Рысь побежал поделиться новостью с паном Кокотом; по воспоминаниям Антонины, Рысь редко заговаривал о своем мифическом отце и вот теперь наконец-то решился.

В архиве современного Варшавского зоопарка, среди фотографий, подаренных семьей Жабинских, хранится один удивительный документ: открытка, присланная Яном из лагеря для военнопленных, на которой нет никаких слов, кроме адреса. На обратной стороне изображена отличная карикатура на Яна в мешковатом мундире с двумя звездочками на погонах, в темном шарфе, обмотанном вокруг шеи и свисающем ниже пояса. Он нарисовал себя со щетиной на подбородке, с мешками под глазами, с длинными ресницами, лоб иссечен морщинами, из лысой головы торчат три волосины, изо рта свисает окурок, а на лице застыло выражение скуки и презрения. Не написано ни слова, не к чему придраться, всего лишь рисунок, трогательный и смешной одновременно, который изображает его потрепанным, но не сломленным.

Красная армия 17 января наконец-то вошла в Варшаву, спустя много времени после того, как город сдался, и нужды помогать уже не было. В принципе, русские планировали изгнать немцев, однако по политическим, стратегическим и практическим соображениям (в число которых входила и потеря ста двадцати трех тысяч человек по пути) они встали на восточном берегу Вислы и спокойно наблюдали за кровопролитием целых два месяца, пока поляков уничтожали, тысячами и тысячами отправляли в лагеря, а город ровняли с землей.

Галина, ее двоюродная сестра Ирена Навроцкая (олимпийская чемпионка по фехтованию, которая много путешествовала до войны) и еще три девушки-связные были арестованы немцами и отправлены пешком с большой оборванной толпой охранников и пленных из Варшавы в трудовой лагерь под Ожарувом. Крестьяне, работавшие на полях, сумели передать девушкам рабочую одежду, которую те натянули на себя, дали им в руки инструменты, а потом выдернули из толпы, спрятав между рядами льна, прежде чем к изможденным охранникам вернулась бдительность. Смешавшись с крестьянами на поле, девушки позже бежали в Закопане (в Татрах), где скрывались несколько месяцев, пока не кончилась война.

1945 год

Стаи ворон кружили в небе и опускались на покрытые снегом поля; стояло липкое и теплое январское утро, когда темные ветки деревьев блестят в тумане и даже маленький вдох оставляет ощущение, будто ты вдохнул вату. Утро было полно предзнаменований. Антонина слышала урчанье тяжелых грузовых машин, гнетущий вой самолетов и далекие взрывы, потом люди закричали: «Немцы бегут!» Вскоре появились польская и советская армии, марширующие вместе, и, когда поползла длинная вереница советских танков, местные быстро вывесили красные флаги, приветствуя освободителей. Неожиданно в небо взлетела стая белых голубей, покружила над солдатами, сбилась в тесное облако и взмыла еще выше. «Момент был выбран идеально, – писала Антонина. – Наверняка какой-то киношник поставил эту символическую сцену».

Хотя Антонина питала надежду на скорое освобождение Яна, она решила провести остаток зимы в Марывиле, потому что ехать в Варшаву с маленькими детьми казалось рискованным. И поскольку местным детям не терпелось вернуться в школу, к своей собственной жизни, это означало, что Антонине с ее компанией придется покинуть школьное здание и искать другое временное убежище. Когда у нее кончились деньги на еду, а нужно было покупать молоко для ребенка, над ней сжалились в помещичьем доме и прислали продуктов. По счастью, она сберегла несколько золотых «чушек» (рублей), чтобы оплатить обратный проезд до Варшавы, – она догадывалась, что поездка будет недешевой. И снова дороги запрудили беженцы, на этот раз отчаянно рвущиеся домой, хотя они и знали, что их дома лежат в руинах. Нуня поспешила вперед на разведку и вернулась с вестью, что нашла друзей, живущих недалеко от зоопарка, у которых можно остановиться, и сообщила, что вилла, пострадавшая и разграбленная, все-таки выстояла.