Поставив раскрытые ноты на фортепьяно, он сказал:

– Сыграйте, пожалуйся, вот это.

Когда она заиграла, немецкий офицер громко запел, выговаривая английские слова с сильным акцентом, и у нее мелькнула мысль, что подумают солдаты из Пражского парка, пока он выводит «Звездно-полосатый флаг»? Время от времени она поглядывала на его лицо с полузакрытыми глазами. После того как она завершила гимн бравурными аккордами, он отдал ей честь и тихо вышел из дома.

Кто был этот офицер, столь искушенный в музыке, гадала она, и что значил для него американский гимн? «Может быть, это был какой-то розыгрыш, который они устроили с другим офицером, оставшимся снаружи? – рассуждала она. – Наверняка кто-нибудь придет и будет допрашивать меня, к чему эта музыка? И теперь я буду переживать из-за того, что дразнила СС». Позже она решила, что немец, вероятно, хотел ее напугать, и, если так, ему удалось, потому что мелодия застряла в голове и вертелась до тех пор, пока ночь не прорезал рев канонады.

В то время как немцы усиливали свои атаки на Старый город, Антонина продолжала надеяться, что армия подполья победит, хотя уже было известно, что Гитлер приказал стереть город с лица земли. Скоро она узнала, что Париж освобожден дивизией «Свободная Франция», а также силами США и Великобритании, вслед за этим пал Аахен, первый немецкий город, на который было сброшено десять тысяч тонн бомб.

Вестей ни от Яна, ни о Яне не было, он оставался в Старом городе, где Армия крайова, зажатая на небольшой территории, сражалась за каждое здание и даже за каждую комнату в доме и уголок в соборе. Многочисленные свидетели рассказывали, что фронт неожиданно прорывался внутрь зданий, перетекая с этажа на этаж, тогда как оставшихся снаружи поливало непрерывным дождем бомб и пуль. Все, что могли сделать Антонина и Рысь, – это наблюдать, как артиллерийский огонь сметает Старый город, и представлять, как Ян с товарищами крадутся по мощенным булыжником улицам, которые она знала наизусть.

На архивной фотографии, сделанной военным репортером Сильвестром (Крисом) Брауном 14 августа, польские солдаты с гордостью показывают немецкий броневик, только что захваченный в бою. Яна на фотографии нет, однако вряд ли это простое совпадение, что в подписи к картинке похожее на слона транспортное средство названо Ясем – так звали слона из Варшавского зоопарка, убитого в начале войны.

К сентябрю пять тысяч солдат бежали из Старого города по канализации, несмотря на то что немцы забрасывали во все люки гранаты и поджигали бензин. Союзники наступали по всем фронтам: после освобождения Франции и Бельгии США и Британия приближались к Германии через Нидерланды, Рейнскую область и Эльзас; Красная армия, хотя и притормозившая под Варшавой, уже освободила Болгарию и Румынию, готовилась взять Белград и Будапешт, планировала штурмовать рейх через Балтику; США высадились на Окинаве и воевали в южной части Тихого океана.

Немецкий офицер заверил Ли́сника, что, независимо от развития военной ситуации, Третий рейх нуждается в ценной звероферме и тот должен подготовить для животных хорошо вентилируемые ящики, погрузить их и перевезти в маленький городок под столицей. Когда снаряды стали падать все ближе к зоопарку, Антонина тоже приготовилась сниматься с места и ехать в Лович, ближайший городок, куда направлялся Ли́сник, – казалось, это мирная гавань далеко от поля битвы, но в то же время рядом с городом. Антонина, Рысь, мать Яна, две девушки, Ли́сник и его помощники собирались ехать все вместе, надеясь сойти за работников зверофермы. Перед ними стоял мучительный выбор, кого из животных оставить (мускусную крысу, Вицека, других кроликов, кошку, собаку, орла?), но в конце концов они решили рискнуть и взять только Вицека, выпустив остальных на волю в надежде на их сообразительность.

Хотя они могли взять с собой в грузовик любые предметы из домашнего обихода, решили, что разумнее путешествовать налегке, поэтому уложили только матрасы, одеяла, подушки, зимние пальто, обувь, емкости для воды, кастрюли, лопаты и некоторые другие необходимые вещи. Все ценное требовалось спрятать подальше от бомб и мародерствующих солдат, поэтому они упаковали шубы, серебро, печатную и швейную машинки, документы, фотографии, фамильные ценности и прочие сокровища в большие ящики, а Ли́сник со своими помощниками снес их в подземный коридор, соединявший виллу с Фазаньим домом, после чего они заложили вход в тоннель кирпичами.

Двадцать третьего августа, в день отъезда, Рысь видел, как огромный снаряд упал всего в пятидесяти метрах от виллы, зарылся в землю, но не взорвался; вскоре после этого появился отряд саперов во главе с офицером, который поклялся, что всех, кто в полдень еще будет на вилле, ждет расстрел. Рысь побежал в Фазаний дом в последний раз покормить кроликов одуванчиками, после чего вытряхнул их из открытых клеток. Сконфуженные своей новообретенной свободой, кролики отказывались уходить, поэтому Рысь брал их по одному за длинные уши и выносил на лужайку. Хищников не было нигде, ни в кустах, ни в прудах, ни в небе, а последние из домашних питомцев – орел и мускусная крыса – были отпущены днем раньше.

– Бегите, глупые кролики, бегите! – кричал на них Рысь. – Вы свободны!

Антонина смотрела, как меховые комочки всех размеров медленно прыгают по траве. Внезапно из кустов выскочила Бальбина и подбежала к Рысю, высоко задрав хвост и мурлыча. Один прыжок кошки, и кролики бросились врассыпную, а Рысь взял Бальбину на руки.

– Бальбина, ты что, хочешь поехать с нами?

Он понес ее к дому, но кошка вырвалась у него из рук.

– Так ты не хочешь ехать с нами? Жаль, – сказал он и с горечью добавил: – Тебе повезло, по крайней мере, ты можешь здесь остаться.

Кошка удалилась в кусты.

Наблюдая за этой сценой с крыльца, Антонина ощущала сильнейшее желание тоже остаться дома, одновременно испытывая не менее сильное желание сесть наконец в грузовик и поехать на вокзал; и она то и дело поглядывала на часы, хотя «стрелки двигались неумолимо». Ее посетила мимолетная мысль забраться в какое-нибудь убежище в Варшаве, но где его найти? Она переживала из-за своей свекрови, которая плохо ходила, «не могла пройти и полмили», боялась встретить по пути немцев, которые, по слухам, хватали всех поляков без разбора и отправляли в лагерь смерти под Прушкувом. При таком положении дел ехать на запад со зверофермой казалось самым разумным.

В половине двенадцатого к вилле подъехал старый грузовик Ли́сника, и они быстро уложили свой багаж. Оставив зоопарк за спиной, они петляли по боковым улицам, пока не оказались на вокзале, где ждал зафрахтованный вагон, уже набитый лисицами, норками, нутриями и енотовидными собаками, с ними ехал и Вицек. Антонина и все остальные сели в вагон, и скоро поезд пересек реку, по пути пару раз останавливался на станциях, чтобы взять пассажиров, и наконец медленно затормозил. В Ловиче им приказали выгрузить ящики и ожидать прибытия других животных с польских звероферм, чтобы потом огромной объединенной фермой отправиться в Германию. Антонина провела день, бродя по городку, ошеломленная свалившейся на нее свободой и поразительной тишиной; ничто здесь не указывало на войну. На следующий день она отправилась искать помощи и узнала, что Анджей Грабский, сын польского экс-премьер-министра, оказывается, входит в число директоров немецкой меховой компании; когда она объяснила, что боится везти своих маленьких детей в Германию, Грабский нашел для нее в городе временное пристанище. Спустя шесть дней они попрощались с Ли́сником (которому пришлось остаться в Ловиче со своими животными), наняли лошадь с повозкой и двинулись в деревню Марывил, до которой было всего четыре мили, однако «долгое, медленное путешествие показалось вечностью».