Сейчас! Сейчас!.. Показалось, завалов на пути стало больше, горы камней уходили под самый свод, то с одной, то с другой стороны цеплялась проволока, арматура, остатки каких-то конструкций вдруг заслоняли путь. Он карабкался вверх, но почему-то чудилось, будто штольня спускается вниз, а луч фонаря, прорезывая тьму, тонет в бесконечности. Этот последний отрезок дороги к свету не мог быть таким длинным! Уже давно вверху должно показаться светлое пятно! Он не мог заблудиться; он точно помнил, что из штольни нет никаких ответвлений — прямая дорога наверх. Всё же, вот, под ногами бетонная дорога… Но почему впереди лишь развалы камней, нагромождение глыб и больше ничего?!

Спокойно! Нужно остановиться, унять истерический бег мысли. Он сел, закрыл глаза. Горячий пот струился из-под каски, с бороды капало, палило обожжённые свинцом ладони. Спокойно… Пройти ещё сто метров, и будет свет. Он должен быть! Стоп! Почему опять капает на плечи, на каску? Тяжёлые ртутные капли… Неужели началось? Но когда? В какой момент он упустил ощущение реальности? Когда перестал контролировать своё сознание?

Подносил горящую зажигалку к лучинам… Пламя взялось не сразу, но потом-то ведь был огонь! Буря огня! Неужели в этот миг разум померк? А дрова так и не разгорались… И от отчаяния, от безысходности произошло затмение? И всё привиделось — свинцовый родник, мягкий стук освобождённой двери, бег наперегонки с клубами дыма по узкому туннелю? Неужели это лишь воображение? Сон? Бред помутнённого сознания?

Сплошная капель… Подземная камера, замкнутое пространство. Страшно открыть глаза! Но нужно открыть, чтобы восстановить реальность, проснуться, выйти из сумеречного состояния.

Он вскинул голову и открыл…

Была глубокая ночь. Над Кошгарой висела тёмная низкая туча, шёл крупный дождь…

Выбираясь из завалов камней, выброшенных взрывом, он матерился как обозлённый и восторженный вятский мужик. Ему хотелось слышать свой голос, но не шум дождя, напоминающий каменный мешок. Ему хотелось трогать деревья, рвать и есть траву, чувствовать ветер и настоящую мягкую землю под ногами. В этом заключалось ощущение и радость бытия, торжество сознания и плоти, существующей ещё в этом мире. Он повернулся к Кошгаре, покрытой и словно усечённой тяжёлой тучей, погрозил кулаками:

— Что, с-суки?! Я Мамонт! Я — Мамонт!! «Зачем это я? — удивился он. — Кому это я? Дурак».

Машина стояла в молодом пихтаче, съёжившись под дождём, стёкла «плакали». Он нащупал в кармане ключи, отомкнул дверцу и, сунув впереди себя рюкзак с карабином, забрался в кабину. Сухо и тепло, пахло маслом, немного бензином и пластмассой — привычный и родной запах дороги, путешествий, походной жизни.

Сейчас же! Немедленно ехать! В Гадью! Там — она! Боже мой, ведь есть на свете она, вбирающая в себя все чувства и мысли, весь мир! Можно думать о ней, и больше ничего не нужно! Русинов вставил ключ в замок зажигания, включил стартёр. Его вой заглушал дребезг дождя по крыше — двигатель не заводился. Он выдернул подсос, поработал акселератором — бесполезно. Тогда он включил свет и откинул капот. В глаза сразу бросилось, что нет свечевых проводов… И нет трамблёра вместе с приводом! Кто-то снял всю систему зажигания, и машина превратилась в бесполезную кучу железа…

Сделано было всё профессионально: открутили крепление, аккуратно сдёрнули колпачки со свечей, вытащили центральный провод из катушки. И сделали это не ради кражи, а лишили главного — мобильности, способности передвигаться.

Да, взялись круто! Даже если совершишь невозможное — вырвешься из каменного мешка или по прошествии определённого срока выпустят тебя сумасшедшим, — ходить будешь пешком. Впрочем, душевнобольному уже не нужна машина… Он опустил капот. Придётся ждать до утра, а потом в любом случае идти в посёлок, искать трамблёр… Кто же непосредственный исполнитель? Кто запирал в пещере? Выводил из строя машину? Дверца была закрыта на ключ! Он проверил пассажирскую дверцу — на внутренней защёлке, закрывал перед тем, как уйти в штольню… Русинов перевалился через барьер-перегородку, разделявшую кабину и салон, включил свет. Задние, грузовые дверцы распахнуты настежь! А в салоне всё перевёрнуто, изорвано, разбито и, самое интересное, нет ни одного эротического плаката на стенках!

Русинов включил фонарь и осмотрел створки дверец — кто-то их вырвал снаружи, и этот кто-то обладал нечеловеческой силой, ибо загнуть толстые ригели замков одними руками невозможно. Поразительно, что все стёкла оставались целы, и даже лобовое, растрескавшееся — толкни хорошенько, и разлетится… Коробки с консервами, сухари, сахарный песок, кофе — всё рассыпано и перемешано, а многие банки перемяты — видимо, их били камнем. Он поднял одну, полурасплющенную: из разорванной жести торчали волокна мяса… Да это же медведь! Давил из банок тушёнку, как пасту из тюбиков! Причём недавно, ещё не успели прокиснуть вскрытые банки и хранили аппетитный запах.

Больше половины продуктов было испорчено и уничтожено. Нечего было и думать смести сахар, перемешанный с грязью и солью, собрать раздавленные и наполовину съеденные пачки печенья. Но самое главное, не осталось ни одной целой банки консервов! Каждую попробовал разбить, и те, что лопнули, — высосал, вылизал, выскреб почти подчистую. Из десяти банок сгущеного молока, которые Русинов берёг для пеших походов, не осталось ни одной. Все оказались смятыми в гармошку и пустыми. Причём надо было отметить вкус зверя: небось дешёвенькие рыбные консервы и гречневую кашу не съел, а лишь помял банки, а фляжку с подсолнечным маслом просто прорвал и вылил. Русинов заглянул в инструментальный стальной ящик — спирт «Ройял» и водка были на месте, что доказывало полное алиби человека. И чай, припрятанный после посещения серогонов, был целым…

Он навёл в салоне порядок, вымел всё, что уже не годилось в пищу, и отстегнул от стены кровать. Эти бытовые, домашние хлопоты окончательно привели его в чувство, лишь пошумливало в ушах да жгло ладони с полопавшимися пузырями. Он закрыл задние дверцы, кое-как, на живую нитку, выправил замок, для верности заложил на «кривой стартёр» — заводную рукоятку. Он боялся, что после каменного мешка у него появится боязнь замкнутого пространства, но близость зверя растворила опасения, и теперь хотелось обезопасить себя этим пространством. Привычное восприятие жизни возвращалось вместе с чудовищным, зверским голодом. Сдерживаясь, он положил на стол сухари, поставил бутылку водки и выбрал банку поцелее — завтра нужно провести ревизию и выбросить все, в которые попал воздух, иначе отравление обеспечено. Из рюкзака вынул фляжку с водой из подземного озера, нож и стал вскрывать консервы…

То, что он увидел на банке, на какое-то время притупило даже чувство голода. На крышке был чёткий отпечаток зубов, только не медвежьих, а человеческих, которые нельзя ни с чем спутать. Он сорвал этикетку — на боку виднелись следы зубов нижней челюсти. Русинов включил фонарь и рассмотрел жесть в косом свете: сомнений не было — банку грыз человек! Он перебрал в коробке все более или менее целые банки и на семи обнаружил те же следы.

Ровные углубления передних зубов, чуть глубже — клыки и почти прямая и мелкая цепочка нижних…