— И где же теперь этот бедолага Костя? — участливо спрашиваю я, ибо такой тон лучше всего соответствует не столько трагедии самого Кости, сколько участи ни в чем не повинного Семена Гавриловича, вихрем событий засосанного в эту историю и неизвестно за что пострадавшего.

— А! Ему хорошо, он на свободе, — вздыхает Семен Гаврилович с видом узника, заточенного в крепость.

— То есть, — пытаюсь конкретизировать я, — что значит «на свободе»?

— Это значит, у мамы, — снова вздыхает Семен Гаврилович, на этот раз так, что, кажется, может разжалобить камни. — А мама у него шеф-повар в «Перекопе». Вам все понятно? Она как-нибудь выдержит на своей шее трех таких бездельников, как ее драгоценный Костя.

Нам никто не мешает, и беседа наша мирно течет дальше.

В конце концов я узнаю не только фамилию Кости и его адрес, но и кое-что о его характере, семье и даже друзьях. Семен Гаврилович, при всей его вялости, даже ипохондрии, а также презрении к людским делам и страстям, оказывается человеком поразительно информированным, к тому же с философским складом ума, склонным к анализу и обобщениям. И потому лично для меня его «служба внимания» оказывается совершенно бесценной.

— Что губит Костю? — брюзгливо рассуждает Семен Гаврилович, тусклым взглядом упираясь куда-то в пространство. — Его губит мама. И губит папа. Мама его губит любовью. Папа — пусть земля ему будет пухом, он спился — губит его своими генами. При таких генах Косте для воспитания нужна не мама, а николаевский фельдфебель с розгами. Это уж я вам говорю. Иначе получится не человек, а комок грязи. Что постепенно и случилось. Об Костю сейчас можно только испачкаться. А каждый человек ищет для себя подходящую среду обитания. Вы заметили? И чаще всего дурная компания не засасывает, а привлекает. Уверяю вас. Вы, кажется, учитель?

— Откуда вы знаете? — изумляюсь я.

— А! Откуда только теперь не поступает информация, знаете. Так вот, слушайте меня, и вы станете, не скажу — умнее, но мудрее. Это уж точно. Костя это тоже продукт, вы понимаете? И он тоже учился когда-то в вашей школе.

— В моей?..

— Ну, ну. Не понимайте буквально. Там у вас есть свой Костя.

— Согласен. Но вы начали говорить о среде его обитания, — напоминаю я.

— Да, так вот. Костя именно нашел себе такую среду. Там один красивей другого, я вам доложу. Возьмите хотя бы этого пропойцу Мотьку, нашего водопроводчика. Вы думаете, почему у нас тут все краны текут и горячая вода то идет, то нет? А потому, что ведает этим всем вечно пьяный Мотька. Когда у него, не дай бог, откроется наконец язва, у нас горячая вода будет без перебоя. Это я вам говорю. А пока я не могу провести соревнование по плаванию. Слава богу, Мотька еще здоров.

Наша беседа подходит к концу, и я самым сердечным образом прощаюсь с Семеном Гавриловичем. Более содержательного собеседника я тут еще не встречал. Это просто счастье, что меня осенило побеседовать с ним.

Теперь я себя чувствую почти готовым к довольно сложной, по многим причинам, встрече с этим самым Костей. На этом, я надеюсь, и закончится операция, ради которой я сюда прилетел.

…Под вечер возле старинного здания грязелечебницы у меня происходит встреча с Дагиром. В центре нашего внимания теперь только Костя. Я прошу уточнить его адрес и постараться выяснить, был ли он две недели назад в Москве, а также каков его образ жизни сейчас, где бывает, с кем встречается.

Ну, а если у Дагира останется время, то неплохо бы узнать, что за «дядечка» в прошлом году жил в санатории за месяц до Веры, «племянницу» которого пытался соблазнить любвеобильный Костя.

— Сколько тебе на все это надо времени? — спрашиваю я.

— Ну, адрес-то я уточню еще сегодня, — говорит Дагир. — А вот дальше… Два дня надо, Виталий. Чтоб как следует, понимаешь.

— Давай на второй день. То есть послезавтра, во второй половине дня, — уточняю я. — Чтобы вечером можно было уже действовать. Договорились?

— Ай, спешишь. Ну, постараюсь.

— И вот еще что. Не трогай Мотьку. С ним я сам займусь. Это будет запасный путь к Косте.

Мы расстаемся, и я не спеша возвращаюсь к себе в санаторий. Моросит дождь. Но тепло и даже душно под густыми кронами деревьев. Из санаториев, мимо которых я прохожу, доносится музыка. На улицах пустынно. Свет ламп над мостовой не пробивается на тротуар. Я шагаю словно в темном коридоре. Вот и перекресток. Большие каменные вазы с цветами перегораживают здесь мостовую.

Я сворачиваю за угол и вскоре добираюсь до своего санатория.

После ужина мы идем с моим соседом по комнате Витей Богдановым играть в бильярд. По дороге я останавливаюсь поболтать с дежурной. И, между прочим, узнаю, кто из слесарей и водопроводчиков дежурит сегодня ночью. Но Мотьки среди них не оказывается. И я с полным правом иду в бильярдную, где Виктор, поджидая меня, уже выбирает себе кий по руке, потом складывает на столе треугольник шаров и нетерпеливо поглядывает на дверь.

Мы играем в «пирамидку» — игру длинную, неторопливую и хитрую, требующую терпения и железной выдержки. Но мысли мои очень далеки от этого зеленого стола с белыми шарами, и все Витькины шуточки и подначки до меня не доходят.

Я думаю о неведомом мне Косте, подонке и воре, который, по всей вероятности, окажется теперь еще и убийцей, думаю о том, как дорого обошлось трусливое, а возможно, и карьеристское нежелание поднимать «шум» вокруг его кражи. И, между прочим, этому мог бы помешать даже такой незаметный человек, как Семен Гаврилович, откажись он подписать фальшивый акт. И тогда Костя уже полгода, как сидел бы под замком в колонии и была бы жива Вера. И, между прочим, сегодня не ждала бы Костю кара в сто раз страшнее, чем за ту кражу в санатории. Но Вера, главное — Вера, она была бы сейчас жива…

Утром я уже у другой дежурной снова интересуюсь слесарями и водопроводчиками. На этот раз под тем естественным предлогом, что кран в нашей комнате вторые сутки течет и никакие наши жалобы уборщицам не помогают. Оказывается, искомый мною Мотька сегодня на работе, и все краны «на его чертовой совести, чтоб он пропал», как выражается дежурная. Она же указывает мне путь в подвал, где оборудовали себе мастерскую слесаря. Там обитает и Мотька.

В дальнем конце коридора я нахожу узенькую дверь и по гудящей металлической лестнице спускаюсь вниз, в подвал. Сначала я попадаю в тесный, плохо освещенный тоннель. По сторонам тянутся какие-то складские помещения. Жарко, трудно дышать. Издали доносится гул, визг металла, чьи-то возгласы. Толкаю наконец какую-то дверь и попадаю в котельную. В топках огромных котлов ревет пламя, пол завален углем, двое чумазых полуголых парней кричат мне что-то, сверкая белками глаз и белозубыми улыбками. Я в ответ тоже улыбаюсь и машу рукой, давая понять, что попал не туда, куда надо.

Иду дальше по темному коридору и наконец добираюсь до слесарной мастерской. Острый запах металла — вот первое, что я тут ощущаю. Длинные, обитые железом столы, тиски, маленький токарный станок у стены, полки с инструментами, какие-то горы железок на столах. А в дальнем углу я вижу проваленную металлическую раскладушку с грязной подушкой и рваным ватным одеялом.