Он поймал себя на мысли, что думает о них как о близких людях, которые не имеют права без его разрешения подпускать к себе кого бы то ни было. Он лег на спину и расслабился. Глупо так вести себя. Они приехали отдыхать и могут знакомиться и общаться с кем угодно. Света же не запрещает ему флиртовать с другими девушками. Правда, он и не флиртует. С тех пор как она снова появилась в его жизни, он даже не смотрит ни на кого из женщин. Но это его проблемы. Это он ходит за ней, как телок, ждет ее и днем, и ночью. А она сегодня словно нарочно его избегала. Хотя, может, и не избегала. Может, они приходили на пляж, пока он спал. И как знать, может, она тоже искала его.

Однако неприятное чувство, оттого что она уделяла время другому мужчине, не проходило. У них так мало времени. Ему хотелось насытиться ею чуть ли не до отвращения, чтобы легче было расставаться. Поэтому он вчера и не отпустил ее. Когда женщины слишком много, ею легко пресытиться. Но Светкой ему пока пресытиться не удавалось. Она все так же волновала его, и он все так же ревновал.

Возможно, именно поэтому он не прочел тогда ее письма. Рана только-только начала затягиваться, с глаз долой — из сердца вон, и ему не хотелось бередить ее. С Викой все было понятно, спокойно и, главное, удобно. Со Светкой — вечные страсти, как на вулкане. Самое странное, что источником этих страстей был именно он. С другими женщинами он был другим. С Викой — рассудительным и правильным. С Ирой — немного насмешливым, но нежным и терпимым. И только со Светкой будто с цепи срывался — становился болезненно ревнивым, страстным и жестоким, неуверенным и властным, деспотом и ребенком в одном лице.

Каков тогда он сам, если другие люди имеют такую власть над ним? Пусть не все, но близкие. Женщины, которые ему небезразличны. Что ни говори, все они существуют, и для каждой из них нашлось место в его сердце. С Викой связано более десяти лет жизни. С Ирой — важный для него последний год, когда он утвердился в жизни, к чему шел много лет. Она все знает о его работе, она не просто близкий человек, а его соратник, помощница. Не все рабочие проблемы можно обсудить с женой, и не всегда она в состоянии понять тонкости большого бизнеса.

Говорят, Бог любит троицу. Три желания, три кита, три грации. Почему он не султан? Вика вела бы дом, Ира исполняла бы обязанности гейши — умной, чуткой собеседницы, советчицы, а Светка была бы любимой женой. И все были бы счастливы. Да, не повезло ему родиться мусульманином. Принять, что ли, ислам, пока не поздно? Тем паче он в мусульманской стране.

Солнце садилось. Вот уже и смотритель местного бассейна забегал. Сейчас начнет свистеть в свисток и орать: «Финиш! Финиш!» Он развернулся и медленно поплыл вдоль бассейна. Да, мусульманство ему подошло бы, Светку можно было бы под паранджу спрятать, глядишь, и ревновать бы перестал.

Служащий у бассейна еще не свистел, но уже неодобрительно поглядывал на плавающих, поскольку лучи солнца становились все тоньше и тоньше. «Ничего, потерпишь», — неприязненно подумал он, нежась в теплой воде. Воздух стал прохладнее, это ощущалось сразу же, стоило подняться во весь рост. Бассейн был мелкий, метра полтора глубиной. Он медленно греб, время от времени поглядывая на Светку. Ее собеседник уже ушел. Она допила коктейль и лежала, закрыв глаза. Таня надела сарафан, что-то сказала матери и ушла в сопровождении своего нового знакомого в сторону бара.

У бассейна осталось немного народа, в основном мамаши, дети которых шумно плескались в лягушатнике, и белокожие незагорелые, очевидно только поселившиеся отдыхающие. Он снова глянул на Светку. Если уж он вспомнил о трех грациях, тогда она — Любовь, Вика — Верность, а Ира? Думая о том, что могла бы олицетворять собой Ира, он вышел из бассейна и, захватив вещи, направился к Свете.

— Привет, — как всегда, сказал он и присел рядом, мокрыми руками доставая сигареты из кармана шорт.

— Наплавался? — не открывая глаз, спросила она.

— Ага. — Он закурил и, расправив полотенце, прилег рядом. — У Тани, гляжу, появился поклонник.

— Не говори. Беда с этой Танькой. Где ни появимся, везде женихи находятся.

— Да? Ты смотри! Вся в маму!

— Господи, ты и ее, никак, ревнуешь?

— Да нет, — смутился он, — за тебя волнуюсь. Весь день не видел вас.

— Мы тебя тоже, — коротко ответила она.

— Сплю весь день.

— Завидую. А я не могу дождаться вечера. Не станешь же Таньке объяснять, почему я с утра хочу спать.

— Сказала бы, что голова болит.

— Если бы сказала, то голова точно заболела бы. От Танькиных вопросов. Я же тебе говорила. Она умная девочка и взрослая. И усыпить ее бдительность можно, только очень осторожно. — Она засмеялась рифме. — И чтобы не объяснять, почему я… бегаю по ночам, то лучше вести себя, как обычно.

— Ты ведь не к кому-то там бегаешь, а ко мне, — попытался сострить он, притрагиваясь к ее волосам.

Она тряхнула головой и укоризненно на него посмотрела.

— Какие все же вы мужики!.. Побеги я к кому-нибудь другому, ты как меня назвал бы? Или думаешь, что другие думают иначе, когда видят меня входящей в чужой номер?

— Они не знают, чей это номер.

— Дай Бог. — Она села и стала собирать вещи в большую пляжную сумку.

— Ты уходишь?

— Да. Пока Таня гуляет, попробую поспать часок до ужина.

— А может, иначе использовать это время? — игриво произнес он, теребя бахрому на ее сумке.

— Тебе никто не говорил, что ты страшный эгоист? — сердито бросила она, привычно усмехаясь уголками рта, но усмешка в этот раз была уставшая и недобрая. — Ты не допускаешь мысли, что я тоже приехала отдохнуть? Что я тоже хочу просто полежать, просто поплавать, просто пообщаться, выспаться, в конце концов? Что я мечтала об этом отпуске почти год? Уехать от всего, расслабиться, побыть рядом с собственным ребенком, на что тоже вечно не хватает времени. — Она помолчала, причесывая волосы. — То, что меня тянет к тебе и я никогда не могла тебе противиться, еще не дает тебе права мучить меня.

Где-то это он уже читал? «…Я никогда не умела тебе противиться… и я буду за это наказана: ты меня разлюбишь! …не мучь меня по-прежнему пустыми сомнениями». Классика — великая сила.

Он не почувствовал угрызения совести, но сделал виновато-извиняющееся лицо и, предусмотрительно оглядевшись, быстро поцеловал ей руку.

— Прости, солнышко. Конечно, отдыхай. Я пошутил.

Черты ее лица смягчились, и она улыбнулась:

— Ты невыносим. Иногда мне кажется, что ты так и не повзрослел. Твой детский эгоизм неистребим и обаятелен. Может, поэтому я тебя люблю.

Она сказала это так просто, между прочим, не признаваясь, не исповедуясь и не извиняясь. Сказала, как говорят о чем-то давно и хорошо известном. Кивнула и ушла. А он долго лежал у опустевшего бассейна и думал: будь тогда судьба к ним благосклонна, возможно, они научились бы жить, радуя, а не задевая друг друга.