– Сколько образчиков крови.

– Да. Есть и невероятно древние. Когда-то это была удивительная раса.

– Чем больше ты говоришь, приятель, тем меньше я понимаю, – с раздражением признался я.

– Запомни одно: нынче кровь в этих склянках и гроша ломаного не стоит. Но когда-нибудь она может снова оказаться в цене. Правда, не в эту эпоху.

Мы находились глубоко под землей. Миновав помещения архива, мы попали, образно говоря, на главную сцену Обсерватории. И вновь увиденное захватило нас. Мы остановились и, вытягивая шею, оглядывали громадный куполообразный зал.

Возле одной стены было нечто вроде ямы, и оттуда, с большой глубины, доносился плеск воды. Посредине возвышался пьедестал, покрытый затейливой резьбой. Роберт велел мне опустить сундук на пол. Едва я это сделал, раздалось негромкое гудение. Поначалу оно меня заинтриговало, но когда звук стал нарастать…

– Это что такое?

Мне казалось, что из-за гула я выкрикиваю каждое слово, и в то же время я сознавал, что говорю обычным голосом.

– Ах да. Мера предосторожности, – пояснил Робертс. – Секунду.

Стены вокруг нас озарились переливчатым белым светом, красивым и одновременно настораживающим. Мудрец подошел к пьедесталу и приложил руку к впадине, выдолбленной посредине. Гудение смолкло. В зале вновь стало тихо, однако белый свет стен не погас.

– Что это за место? – задал я новый вопрос.

– Нечто вроде громадной подзорной трубы. Устройство, позволяющее видеть на большие расстояния.

Свечение стен. Кровь. «Устройство». У меня начинала кружиться голова. Я мог лишь стоять и, разинув рот, смотреть, как проворные пальцы Робертса тянутся к сундуку. Казалось, для него это было привычной работой, выполняемой не первый раз. Взяв из сундука куб, Робертс рассмотрел содержимое на свет, как тогда, на палубе.

Довольный своим выбором, он склонился над пьедесталом и опустил куб внутрь. А затем произошло такое, во что я и сейчас не могу до конца поверить. Свечение стен стало волнистым, будто дрожащая пелена тумана. В ней что-то двигалось, но это были не клочья тумана, а картинки. Череда темноватых изображений. Я как будто смотрел в окно и видел в нем…

Я видел Джека Рэкхема по прозвищу Калико Джек. Живого и невредимого.

Самое удивительное – я не смотрел на него со стороны. Я словно сам стал Джеком и глядел на окружающий мир его глазами. О том, что это Калико Джек, я догадался по цветастому рукаву рубашки.

Он поднимался на крыльцо «Старого Эйвери». У меня замерло сердце: знакомая таверна успела еще больше обветшать и запаршиветь.

Значит, то, что я видел, не было картиной из прошлого. Не было моим ожившим воспоминанием, поскольку я не видел «Старого Эйвери» в его нынешнем, плачевном состоянии. Покинув Нассау, я туда не возвращался.

И тем не менее… я сейчас находился именно там. Поднимался по ступенькам подгнившего крыльца.

– Чертовщина какая-то. Колдовство, – пробормотал я.

– Нет. Это настоящий Джек Рэкхем по прозвищу Калико Джек, и находится он сейчас… где-то далеко отсюда.

– В Нассау, – пояснил я, говоря это не только ему, но и себе. – Так все это происходит сейчас, в эту самую минуту? Мы видим мир его глазами?

– Да, – ответил Робертс.

Я стал частью происходящего. Калико Джек повернул голову, и изображение повернулось вместе с ним. Он глядел туда, где за столиком сидели Энн Бонни и Джеймс Кидд.

На Энн взгляд Джека задержался. Точнее, на определенных частях ее тела. Грязный ублюдок! Но затем (боже ты мой!) Энн повернула голову и бросила на него ответный взгляд. Настоящий блудливый взгляд. Помнишь ее туманный взор, о котором я упоминал? Именно так она посмотрела на Джека.

Черт побери! Они были любовниками.

Вопреки всему, забыв, что меня окружают чудеса Обсерватории, я едва не засмеялся, подумав про Джеймса Бонни. Ну что, предатель и перебежчик? Рога достаточно ветвистые? А Калико Джек, надо же! Меня он обставил, это как пить дать. Не то чтобы я сильно сожалел о том, что Энн предпочла мне его. Но он немало помог нам с оружием, боеприпасами и провизией. Если же она нынче согревает ему постель, что ж, так тому и быть.

Итак, Калико Джек прислушивался к разговору между Энн и Киддом.

– Нет, Джеймс, я и понятия не имею, как управлять кораблем, – говорила Энн. – Не женское это дело.

«Что они затевают?» – подумал я.

– Чепуха. Я знаю достаточно женщин, умеющих зарифить парус и крутить рукоятку кабестана.

– И ты бы мог научить меня сражаться? Скажем, абордажной саблей. И стрелять из пистолета тоже?

– Мог бы, и не только этому. Но ты должна захотеть этому научиться. А потом усердно упражняться. Сам собой успех не придет.

Калико Джек подтвердил мои догадки. Его голос отражался от каменных стен.

– Эй, парень, нечего подгребать к моей девке. Отваливай или ножичка моего испробуешь.

– Иди ты в задницу, Рэкхем. Нечего называть меня «парнем».

«Ну и ну, – подумал я. – Неужели Джеймс Кидд собирается раскрыть свою тайну?»

Джеймс полез (или полезла) себе под рубашку.

– Да неужели… парень? – продолжал греметь Калико Джек.

Робертс вынул куб из ниши пьедестала, и изображение растаяло.

Я закусил губу и вдруг подумал о «Галке». Адевале очень не нравилось положение, в каком мы оказались. Ему не терпелось поднять парус.

Но ведь он этого не сделает без меня.

А если сделает?

Белое свечение стен вновь задрожало, и все мысли о намерениях Адевале забылись, когда я услышал слова Робертса:

– Давай посмотрим что-нибудь еще. Вот… Губернатор Вудс Роджерс.

Он опустил в нишу другой хрустальный куб, и по стенам запрыгали другие картинки.

Теперь мы смотрели глазами Вудса Роджерса. Рядом с ним стоял Торрес, а неподалеку – Эль Тибурон. Затем мелькнул куб с образчиком крови, который сейчас разглядывал Роджерс.

– Ваш замысел поражает смелостью. Но я должен всесторонне его обдумать, – говорил Роджерс.

Вокруг нас зазвенел голос Торреса:

– Клятва верности – это все, что вам нужно предложить палате общин. Клятва, церемониальный жест и чисто церемониальная капелька крови из пальца. И всего-то.

Черт! Любые затеи Энн и Мэри меркли в сравнении с замыслами тамплиеров. Они не оставляли мысль об управлении миром. И кого теперь они собирались втянуть в свою игру? Получалось, что английский парламент.

– С министрами могут возникнуть осложнения, – заговорил Роджерс, – а вот с палатой лордов справиться будет легче. Эти сами не свои до помпезных церемоний.