Я едва разлепил глаза навстречу серому предрассветному сумраку. Внизу валялись тела моих «дружков» – тамплиерских прихвостней. У них были перерезаны глотки. Ярко-красные раны на шее напоминали рты, растянутые в улыбке.

Возле убитых, роясь в поисках ключей от клетки и кандалов, сидел на корточках ассасин А-Табай.

Я думал, что больше его не увижу. В прошлом А-Табай вовсе не был склонен поддерживать Эдварда Кенуэя. Он бы скорее перерезал и мое горло, чем освободил меня из тюрьмы.

К счастью, он выбрал второй вариант. Но…

– Не обманывайся насчет моих целей, – предупредил А-Табай.

Он поднялся наверх, отпер клетку и, когда я чуть не выпал оттуда, подхватил меня. При нем была большая кожаная фляжка, которую ассасин поднес к моим губам. Я жадно пил, и по моим щекам катились слезы облегчения и благодарности.

– Я пришел за Энн и Мэри, – сообщил он, помогая мне спускаться. – Ты ничего мне не должен за освобождение. Но если ты мне поможешь, обещаю беспрепятственный выход отсюда.

Я буквально рухнул на землю. А-Табай дал мне отдышаться и снова поднес фляжку к моим губам.

– Мне понадобится оружие, – сказал я несколько минут спустя.

А-Табай улыбнулся и протянул скрытый клинок. Чтобы ассасин отдал оружие чужаку… это говорило о многом. Сидя на корточках, я прикрепил клинок, сознавая, что мне оказана большая честь. Эта мысль вдохнула в меня силы.

Я встал и проверил механизм клинка. Время пришло. Настала пора вызволять Энн и Мэри.

По словам А-Табая, у него имелись отвлекающие средства. Ассасин сказал, что пустит их в ход, пока я разыскиваю узниц. Я не возражал. Я знал, где их держат. Едва на дворе захлопали взрывы, я воспользовался суматохой и проскользнул внутрь тюрьмы.

Подойдя ближе, я услышал крики и сразу же узнал голос Энн Бонни.

– Помогите ей! Ради бога, помогите! Позовите лекаря. Мэри совсем плохо. Отзовитесь… хоть кто-нибудь!

В ответ тюремщики стучали прикладами мушкетов по прутьям дверной решетки, требуя замолчать.

Но Энн не собиралась молчать. Наоборот, она закричала во все горло.

– Ей плохо. Поймите же, ей очень плохо! – кричала Энн. – Она умирает.

– Сдохнет – палачу меньше работы, – ответил кто-то.

Я бежал к их камере. Сердце колотилось. Рана в боку напомнила о себе, но мне сейчас было не до нее. Я достиг поворота, схватился за холодную каменную стену. Дальше я продвигался маленькими шажками, держа наготове клинок. Взрывы А-Табая и крики Энн позволяли не особо заботиться о бесшумности. Услышав, что за спиной кто-то есть, ближайший ко мне тюремщик повернулся, поднял мушкет, но я его опередил. Я ударил его снизу, метя в подреберье. Вонзив клинок, я надавил на лезвие, протолкнув его к сердцу. На стук упавшего тела обернулся второй тюремщик. У того от неожиданности округлились глаза. Он схватился было за пистолет, но его пальцы даже не успели сомкнуться на рукоятке. Я с криком прыгнул на тюремщика, ударив его клинком.

Это было ошибкой. Я был далеко не в том состоянии, чтобы совершать такие прыжки.

И сразу же рана в боку отозвалась жгучей болью. Ее огонь распространился по всему телу. Отчаянно размахивая руками и ногами, я рухнул на тюремщика. Упал я очень неудачно, но сумел выдернуть клинок из его тела, перекувырнуться и отразить атаку последнего противника…

Слава богу, подоспевший А-Табай облегчил мне задачу. По сути, он добил последнего тюремщика. Я с благодарностью посмотрел на старого ассасина. Мы бросились к камерам, откуда раздавались крики.

Энн и Мэри содержали в сопредельных камерах. Энн стояла, прильнув к прутьям решетки. На лице – неописуемое отчаяние.

– Мэри… – срывающимся голосом произнесла она. – Позаботьтесь о Мэри.

Мне не надо было повторять дважды. У одного из убитых тюремщиков на поясе висели ключи. Сорвав их, я быстро нашел нужный и открыл дверь камеры Мэри. Она лежала на низкой грязной койке. Подушкой служили собственные руки. Грудь Мэри слабо поднималась и опускалась. Открытые глаза упирались в стену, но вряд ли она что-то видела.

– Мэри, – негромко произнес я, склоняясь над ней, – это я, Эдвард.

Дышала она ровно, но неглубоко. Глаза по-прежнему упирались в стену и только моргали. Осмысленности в них не было. Платье Мэри не спасало ее от холода. Тюремщики не дали ей даже плохонького одеяла. Видя ее иссохшие губы, я хотел дать ей воды, но ее в камере не оказалось. Лоб Мэри блестел от пота. Коснувшись его, я почувствовал сильный жар.

– Где ребенок? – спросил я.

– Тюремщики забрали, – ответила Энн.

Ублюдки! Я стиснул кулаки.

– Не знаю куда, – добавила Энн и вдруг сама закричала от боли.

«Боже милосердный, только ее родов нам не хватало», – подумал я.

Пора убираться отсюда.

С величайшей осторожностью, на какую был способен, я приподнял Мэри, усадив на койку, затем обвил ее руку вокруг своего плеча и так же осторожно встал. Моя рана немедленно отозвалась, но мне было не до нее. Мэри громко застонала. Я мог лишь догадываться, какие страдания испытывала она сейчас. После родов ей требовался отдых. Ее тело нуждалось в восстановлении.

– Мэри, обопрись о меня. Нам нельзя здесь задерживаться.

Откуда-то послышались крики солдат. Время, выигранное для нас А-Табаем, истекло. Тюремная охрана пришла в себя.

– Обыскать каждую камеру!

Мы заковыляли по коридору в сторону двора. А-Табай и Энн двигались впереди.

Мэри была тяжелой, а я после дней и ночей, проведенных в клетке, заметно ослаб. И конечно, моя рана в боку. Сражаясь с тюремщиками, я серьезно разбередил рану, и теперь пояс моих бриджей был теплым и мокрым от крови.

– Мэри, помоги мне немного, – умолял ее я, но ее тело обмякало, словно она устала сражаться за свою жизнь и противиться лихорадке.

– Остановись. Прошу, остановись, – шептала она.

У нее сбилось дыхание. Голова качалась из стороны в сторону, как у тряпичной куклы. Колени Мэри подогнулись, и она сползла на каменные плиты коридора. А-Табай помогал Энн, у которой, похоже, начинались схватки. Они жестами торопили нас. Меж тем крики за спиной становились все громче. Похоже, был поднят весь тюремный гарнизон.

– В камерах никого!

Они узнали о побеге. Это подхлестнуло солдат.

А-Табай и Энн добрались до двери. Ассасин распахнул ее. Светало. В затхлый коридор ворвался свежий воздух раннего утра.

Солдаты были совсем близко. А-Табай и Энн успели пересечь тюремный двор и находились возле главных ворот. Там ассасин устранил караульного. Солдат оседал, цепляясь за стену и корчась в предсмертных судорогах. Энн было совсем плохо, иначе она бы не позволила себе кричать. Удивительно, что она еще как-то сумела выбраться через калитку в воротах. В сером воздухе замелькали оранжевые вспышки. Похоже, А-Табай основательно запасся отвлекающими средствами.