Когда Высокий в последний раз пришел к нам в Риджайне — мы уже собирались уезжать, — я спросил его про пупок клона.

Мы с Анной обсуждали это. Может быть, до рождения Алан питался внутриутробно, хотя организация Анны считала, что это поколение клонов не выросло в человеческой матке. Анна рассказывала, как в утробе из эмбриона вырастает пуповина и прирастает к стенке матки. Но если Алана не выносила женщина, как и почему у него появился пупок? Был простой ответ, с которым мы не были готовы согласиться — во-первых, из-за его горечи, и во-вторых, потому, что он ничего не объяснял. Если у зародыша формируется пуповина, разумно предположить, что она формируется независимо от окружающей среды. Есть ли рядом стенка матки, к которой можно прирасти, нет ли — не важно. У зародыша отрастала пуповина, но при альтернативном способе вынашивания зародыша она просто свисала — бесполезно, безнадежно. И, нужная или нет, перерезалась при рождении. Анна допускала, что в неизвестном нам инкубаторе, изобретенном правительством, могло быть гнездо входа: через него питался зародыш и к нему вместо стенки матки присоединялась пуповина.

— Откуда у него пупок? — спросил я.

— Скажу откровенно, Рэй, — ответил Высокий, назвав меня моим настоящим именем. — Мы не знаем. Но я тронут вашей заинтересованностью.

В начале июня Высокий встретил нас, когда мы приехали в Калгари — красивый город, великолепно расположенный, но оказавшийся для нас недобрым. Высокий ждал перед апартаментами на Четырнадцатой улице на юго-западе. Паршивое место, где на нас обрушились несчастья. Встреча была короткой. Высокий вручил нам ключи. Помог занести багаж. Потом уехал. Уезжая, он дал Анне конверт с наличными — меньше, чем она надеялась получить.

Мне казалось, что будет хорошо, полезно — в худшем случае, безопасно — взять Алана на бейсбольный матч. У меня сохранились счастливые воспоминания, одни из самых ярких в моей скудной кладовой, о том, как мы с отцом летом несколько раз ездили в Манчестер, чтобы посмотреть игру «Фишер кэтс». Вечер, проведенный на хоккее в Виннипеге, был для Алана, для нас с Аланом, абсолютным успехом. Он ничего не знал о бейсболе, никогда не видел ни одной игры. Игра не была быстрой или яростной; я не ожидал, что она его взволнует. Но после двух деморализующих походов Алана в Чистилище мне хотелось, чтобы после фиаско на Скарс-стрит он провел со мной время с пользой и удовольствием.

К третьей неделе мая в Риджайне, где зима не сдавалась почти весь апрель, потеплело. В ближнем кафе «Соник», куда я, чтобы выбраться из дома, часто ходил обедать, я купил два билета на игру в субботу вечером, открытие сезона, «Риджайна ред сокс» против своего соперника в Западной бейсбольной высшей лиге «Мелвилл миллионерз».

Накануне матча Анна, Алан и я поехали в молл. Я сказал Алану, что хочу купить ему бейсбольную ловушку. Мы сидели в «Ридьюксе». Анна была за рулем, Алан — рядом с ней. Я сидел сзади.

— Ловушка — это бейсбольная перчатка, — объяснил я ему. — Я хочу, чтобы ты взял ее с собой на игру.

— Перчатка?

— Особая перчатка. Большая.

Я вытянул руку и растопырил пальцы.

— Как у вратаря, — сказал он.

— Да. Поэтому, когда ты ловишь мяч, тебе не больно.

— Я хочу такую.

Он вытянул правую руку — он левша, как и я, — повторяя за мной. Растопырил пальцы. Потом щелкнул себя по переносице указательным пальцем и дернул уголком рта; это обозначило и изобразило в карикатурном виде его неловкость. Делал ли он это инстинктивно или в результате наблюдений — скорее всего, инстинктивно, — но в нем было столько моего! Язык тела, жесты, выражение лица, позы во время разговора. Анна все это подмечала, фиксируя наше сходство.

— Я буду играть в эту игру? — спросил он.

Анна засмеялась.

— Нет, — сказала она. — Ты будешь просто смотреть.

— Я не знаю, как играть в бейсбол.

— Не волнуйся, — подбодрил я. — Мы сядем на «отбеливателях».[14]

— Что ты сказал?

— На трибуне. Мы сядем на трибуне. Посмотрим игру. Можешь надеть перчатку…

— Ловушку, — поправил он.

— Ловушку. Если к тебе прилетит мяч, ты сможешь его поймать.

— Ко мне прилетит мяч?

— Если повезет.

— Я буду играть в эту игру?

— Нет. Ты останешься на трибуне.

— На «отбеливателях», — поправил он.

— Если к тебе прилетит мяч, это будет означать, что правила нарушены.

Он посмотрел на меня.

— Если мяч прилетит к тебе, — снова попытался объяснить я, — он выбывает из игры.

— Если мяч прилетит ко мне, — повторил Алан, — он выбывает из игры.

— Да.

— Я его поймаю?

— Вполне возможно, — подтвердил я.

— Если надену ловушку, — сказал он.

— Да.

— Если я надену перчатку и поймаю мяч, я буду в игре?

— Нет, — сказал я. — Ты будешь продолжать смотреть игру. Вместе со мной.

— Но ведь я поймаю мяч.

— Помоги мне, — попросил я Анну.

— Если мяч прилетит к тебе, — сказала она, — и ты его поймаешь, можешь оставить его себе.

— Я могу оставить себе мяч?

— Да, — сказала она. — Это будет сувенир.

— Что ты сказала?

— То, что ты можешь оставить на память.

— Я могу оставить себе мяч, — проговорил он, потом на минуту задумался. — А у Рэя будет ловушка?

— Нет, — сказал я. — Не будет.

— Если мяч прилетит к тебе, как ты его поймаешь?

— Ты поймаешь его за меня.

— А ты там будешь? — спросил он Анну. — На «отбеливателях»?

— Нет, — покачала она головой. — Только ты и Рэй. Это будет мальчишник.

— Рэй — не мальчик.

— Тогда вечер для мужчин, — улыбнулась она.

— Если я поймаю мяч, — пообещал он Анне, — я отдам его тебе.

Я не надевал бейсбольную перчатку больше пятидесяти лет. Я хотел купить Алану, если их еще выпускают, ловушку марки «Уилсон А2000». Такую перчатку носил я сам, как и большинство ребят, с которыми мы играли. Я обрадовался, увидев, что их выпускают до сих пор, хотя теперь их раскрашивали в аляповатые цвета — красный и голубой, оранжевый и фиолетовый. В магазине оказались только две перчатки на левую руку для полевых игроков, и ни одна из них не была «А2000». Но это не имело значения, потому что выяснилось, что Алан хочет перчатку ловца — черную как смоль с ярко-красным углублением, да еще и не на ту руку, — и переубедить его было невозможно. Я купил ему перчатку и банку теннисных мячей.