– Он был только в обмороке! – радостно воскликнул Янг. – Еще бы, в этой проклятой яме нечем дышать! В большой комнате все-таки лучше; давайте-ка, профессор, вынесемте его туда. Теперь, в такую грозу, нам никто не помешает. И… знаете что, не проговоритесь как-нибудь нечаянно… – прибавил он вполголоса, когда мы подняли носилки. – Ему не надо сообщать о том… вы понимаете? – голос Янга прервался, носилки дрогнули у него в руках, и я понял, как ему было тяжело сделать намек на недавнюю катастрофу.

Янг шел впереди и, когда мы вошли в молельню, он вдруг остановился, как вкопанный, с громким восклицанием:

– Э, да какой тут дьявол хозяйничал без нас? – Несмотря на темноту по причине грозы нам тотчас бросилось в глаза, что здесь произошло что-то необыкновенное. Статуя Гуитцилопохтли валялась на полу, разбитая на куски, и как раз позади того места, где она стояла, со стены обвалились золотые чешуйки и в ней чернела большая трещина; сильный, удушливый запах серы стоял в комнате, и, когда я заметил это, мне все стало ясно. Но Янг подозрительно обнюхивал воздух, когда мы осторожно опустили носилки на пол, и наконец воскликнул испуганным тоном:

– Здесь в самом деле шалил черт и на прощанье оставил свою адскую вонь!

Бедный товарищ был до того испуган, что даже волосы встали у него дыбом. Я невольно улыбнулся на эти слова, приписывая их расстройству нервов Янга, потому что в нормальном состоянии он был менее всего способен к суеверию. Впрочем, я поспешил прибавить успокоительным тоном:

– Ну, от дьявола едва ли можно ожидать чего-нибудь хорошего: все это последствия громового удара, убившего силача-индейца. Разве вы не слышали, как с вершины утеса посыпались в долину обломки скал?

– Признаться, я думал то же самое, – отвечал немного сконфуженный Янг. – Вот отчего и с Рейбёрном приключился обморок. Ну, как вы чувствуете себя теперь, любезнейший? – обратился он к больному, очевидно, желая выйти из неловкого положения и видя, что Рейбёрн пошевельнулся, услышав свое имя.

– Мне очень плохо, – отвечал тот. – Я чувствую онемение во всех членах и тошноту. А где падре?

– Вы просто испугались грозы, – торопливо перебил Янг. – Вам, вероятно, представилось, что в вас ударило молнией; ведь вы никогда не отличались большим благоразумием, Рейбёрн.

Больной слабо улыбнулся; вместо ответа он только откинул голову на свернутое пальто, заменявшее ему подушку, и сомкнул глаза с утомленным видом. Находя, что мы ничего не можем сделать более для несчастного товарища и желая стряхнуть с себя тяжелое настроение, Янг принялся тщательно осматривать разрушительные следы громового удара: он поворачивал обломки статуи, трогал золотые пластинки и ощупывал трещину в стене; тем временем тучи немного рассеялись, и хотя раскаты грома все еще отдавались у нас в ушах, но через отверстие в потолке проникало теперь гораздо больше света. Я подсел к Рейбёрну, не обращая внимания на Янга. Сердце у меня обливалось кровью при воспоминании о трагическом конце любимого друга. А тут еще эта медленная агония Рейбёрна… Я чувствовал, как мрачное отчаяние овладевает мной, и даже когда Янг позвал меня торопливым и взволнованным тоном, я продолжал молчать и не откликнулся ему, хотя смутно понимал, что только что-нибудь исключительное могло моментально пробудить его энергию.

– Профессор, слышите, профессор, – повторил он, – вставайте и идите сюда. Нечего вам сидеть таким истуканом, идите скорее! Я покажу вам кое-что интересное. Честное слово, это похоже на лазейку из нашей проклятой ямы!

Тут я вскочил на ноги и подбежал к Янгу, стоявшему на коленях у задней стены молельни, как раз позади того места, где прежде возвышался идол, пока его не опрокинул громовой удар. Молния, очевидно, проникла в комнату именно в этом месте, потому что здесь золотые пластинки, покрывавшие стены в виде рыбьей чешуи, отстали и три из них совершенно отвалились. Янг в большом волнении указал мне на отверстие позади них, за которым виднелась не стена, вырубленная в скале, а темное пустое пространство, откуда тянуло холодным воздухом.

– Это выход на волю, это выход на волю, говорю я вам! – воскликнул он. – Чувствуете, как дует ветер? Если бы нам удалось отодрать побольше этих дурацких пластинок, мы бы улизнули отсюда, оставив в дураках верховного жреца со всем его проклятым кагалом. Давайте-ка, наляжем хорошенько вот на эту дощечку. Отдирайте ее, отдирайте изо всей силы!

И мы с Янгом принялись соединенными усилиями за работу. Но у нас ровно ничего не выходило. Мы с таким же успехом могли надеяться сдвинуть с места саму гору. Пластинка не подалась ни на малость. Янг, по своему обыкновению, выпустил крепкое словечко и – признаюсь откровенно – я сочувствовал ему в эту минуту. Потом мы стали пробовать золотую обшивку стены в другом направлении, воодушевляемые жаждой вырваться на свободу и спасти свою жизнь. Сердце у меня невыносимо колотилось в груди, а все жилы напряглись, точно готовые лопнуть. Янг старался не меньше моего, обливаясь потом.

Наши руки были исцарапаны вкровь, но все это оказывалось тщетным.

– Нет, мы должны добиться своего! – твердил Янг, когда мы наконец решились передохнуть, окончательно выбившись из сил. – Здесь скрыт какой-нибудь потайной механизм. Если мы найдем его, то дверь поднимется сама собой. Ну, что, вы отдохнули немного, профессор? Примемся-ка теперь вон за ту дощечку: она как будто немного отстала. Просуньте под нее пальцы и тащите вместе со мной.

Мы немного наклонились и, собравшись с силами, налегли вдвоем на дощечку. Послышался скрип металла, дощечка подалась с легкостью, вовсе не соответствовавшей степени наших усилий, и я вдруг почувствовал такую нестерпимую боль в своих пальцах, точно их защемили раскаленными до красна тисками, а Янг громко взвыл от боли; потом мы оба упали навзничь и перед нами открылось широкий проход в стене, после того как большой кусок панели отскочил кверху, причем золотые доски скользнули одна под другую. Тут нашим глазам представилось свободное пространство.

– Чёрт возьми, какая адская боль! – пробормотал Янг, взяв в рот кончики своих прищемленных пальцев. Мне было тоже страшно больно, но мы забыли эту маленькую неприятность, спеша осмотреть желанный выход из тюрьмы, открывшейся перед нами так внезапно и с такой стремительностью. Нам было нетрудно поднять чрезвычайно искусно устроенную потайную дверь. За ней оказалось отверстие в человеческий рост; через него мы попали в узкий коридор, который привел нас в комнату, почти такого же объема, как и молельня, откуда мы только что вышли. Оба эти помещения сообщались между собой двумя узкими расщелинами наверху промежуточной стены; они были ясно видны из второй комнаты, тогда как со стороны молельни их маскировали золотые пластинки. Вторая комната имела также отверстие в потолке, куда проникал чистый воздух и дневной свет. Осмотревшись вокруг, я тотчас убедился, что, благодаря неожиданной случайности, попал наконец как раз в то место, где хранились сокровища царя Чальзанцина, спрятанные здесь тысячу лет назад.

По всем четырем стенам шли полки, грубо вырубленные в скале, а на них стояли рядами глиняные сосуды странной формы, разукрашенные странными девизами. Недавно приобретенные мной сведения помогли мне разобрать их; то были фигуры, изображавшая нечто вроде принятых у нас в геральдике гербов, на полях которых были соединены символы царя с символами различных княжеских домов и племен. Тут же на полках стояла оригинальной формы золотая посуда и квадратные ящики из золота, а рядом с ними приблизительно два десятка маленьких идолов, вылепленных из глины или грубо вырезанных из камня; работа этих последних, была несравненно ниже той, какую мы видели на глиняных и золотых сосудах; с первого взгляда было видно, что эти фигурки представляют продукт более раннего времени. Но к тому же веку, как и золотые вещи, а, пожалуй, и к более позднему периоду, принадлежал замечательный по красоте календарный камень, тонко вырезанный из агата. Он был похож на большой календарный камень, хранимый в Национальном музее в Мексике, но только меньше. Он помещался на резном пьедестале. На другом конце комнаты, отдаленном от входа, возвышалась каменная фигура бога Чак-Мооля. На календарном камне лежал предмет, который я принял сначала за самострел, сделанный из золота, но при более тщательном осмотре убедился – особенно принимая во внимание место, где я его нашел, – что это была астролябия, которая до изобретения квадранта употреблялась европейцами для определения меридиональной высоты солнца и звезд.