же ты, что можешь испугать меня рассказами о зверствах вековой давности? Кормилица рассказывала бы мне и кое-что похуже.

Нандор не принимает мой вызов, но его глаза едва заметно сужаются – словно ночь приближается к горизонту. Следующая статуя вырезана из более тёмного мрамора, но она цепляет и удерживает утренний свет солнца, отчего скулы короля блестят, словно два ножа. У этого человека нет меча, но в протянутой руке он сжимает железный кулон – такой же, как тот, что носит Гашпар, с выгравированной печатью Охотников.

– Барэнъя Тудор, – говорит Нандор. – Завоеватель Калевы, основатель Священного Ордена Охотников. Но ты ведь уже довольно хорошо знакома с Охотниками, не так ли?

Я чувствую скрытую насмешку в его голосе, что-то такое, что должно ранить меня глубже. Внутри чувствую трепет неопределённости. Лицо Нандора было так близко к синяку на горле Гашпара. Его рука касалась моих губ. Интересно, удалось ли ему провести связь между ними и что он будет делать с этим знанием, если удалось? Нандор выжидающе смотрит на меня, словно видит, как я обдумываю эту идею.

Я решаю не доставлять ему удовольствие своим ответом. Вместо этого смотрю на статую Тудора, разглядываю пальцы цвета слоновой кости, держащие кулон – как когти ястреба, сжимающие несчастную добычу. Резные очертания турула едва видны, их заслоняет мраморный большой палец Тудора.

– Его тоже возвели в ранг святого, – продолжает Нандор, прищурившись. – Во всех отношениях он был сыном своего отца.

На этот раз уже я не могу удержаться от шутки:

– Он был законным сыном?

Прелестный розовый цвет меркнет на лице Нандора, и теперь его черёд безмолвствовать. На миг я беспокоюсь, не обрекла ли себя на участь ещё более худшую, но потом решаю, что едва ли Нандор может ненавидеть меня сильнее, чем уже есть. Он желал мне смерти, когда я была нема под клинком его отца, и по-прежнему хочет моей погибели, когда я рычу и скалюсь на него в ответ.

Миг он мрачно смотрит на меня, потом, не проронив ни слова, идёт дальше.

Следующая статуя – старший сын Тудора, Геза Серый. Статуя Гезы изображает его стариком, маленьким и сутулым, тяжело опирающимся на трость, наполовину поглощённым своей тёмной мантией. Но всё это неправильно – Геза никогда не был стариком. Он дожил лишь до среднего возраста, прежде чем слёг с той же лихорадкой, которая позже убила мерзанскую невесту его сына, мать Гашпара. Вираг рассказывала нам истории о королях Ригорзага с большой неохотой, и каждое слово было горьким предупреждением.

– Геза был слабым королём, – тихо говорит Нандор. – Он забыл о божественной миссии своего отца и деда. Позволил стране примириться со своими врагами-язычниками и даже устроил женитьбу своего сына с мерзанской отступницей. Это благословение, что он умер прежде, чем причинил ещё больше вреда.

Статуя Гезы мутно-серого цвета, точно такого же, как тучи, сгущающиеся перед бурей. Пустота его святости почему-то кажется очевидной, как пелена бессолнечного дня.

– Если Геза был таким ужасным правителем, зачем ставить его статую здесь, рядом с вашими драгоценными героями?

– Потому что это служит напоминанием, – отвечает Нандор, – напоминанием о том, во что мы не должны позволить нашему народу превратиться. Ты была на пиру в честь Святого Иштвана, волчица. Ты, конечно, видишь, что жители Кирай Сека хотят жить в патрифидском королевстве, как наши соседи на востоке и на западе.

– О, если бы всё королевство состояло только из твоих обожателей, – говорю я.

Улыбка Нандора возвращается, на этот раз острая, как клинок.

– До Патрифидии не было никакого королевства Ригорзаг, волчица. Ты это понимаешь, не так ли? Лишь горстка разрозненных племён Малой Степи, которые рубились друг с другом до смерти, едва способные понимать наречие своих врагов. Если ты и твои языческие братья и сёстры осмеливаетесь называть себя народом Рийар, вы должны смириться с этим, иначе вам придётся выскребать наш язык из ваших ртов и возвращаться к извращённым старым наречиям ваших кровных вождей.

Его доводы пронизаны вычурными понятиями, в которых я почти ничего не смыслю, словами, которые почти заставляют меня чувствовать, что этот язык мне чужой. Это напоминает мне, что он годами учился, сидя на коленях у королевских наставников, а я – волчица из крохотной деревеньки, которая даже не может написать своё имя по буквам. Комок стыда подступает к горлу. Я сопротивляюсь с помощью единственного оружия, которое мне доступно.

– Твоя мать – северянка, – говорю я, вспоминая историю Сабин. – Слова Рийар, должно быть, кривовато звучат с её калевийским акцентом. Раз уж я чужая в этой стране, то и ты наполовину чужой.

Ожидаю, что он воспротивится, бросит на меня ещё один злобный взгляд, но Нандор почти не моргает. Его улыбка становится шире – улыбка уверенной победы.

– Ты думаешь, дело в крови, волчица? – Он изгибает бровь. – Святой Иштван родился язычником, как тебе хорошо известно. Некоторые из моих соотечественников хотят забыть этот факт, но я не вижу смысла замалчивать правду. В конце концов, это был его выбор – отказаться от ложных богов. И вам, язычникам, Йувви, Йехули… всем вам было дано столько шансов поступить так же.

Прикусываю губу от смеха.

– Я видела, что ты сделал с Жигмондом. Ты бы не приветствовал Йехули с распростёртыми объятиями, даже если бы они поклялись в своей абсолютной преданности Принцепатрию.

Это та же самая логика, которую меня заставляли глотать всю жизнь. Точно так же Борока пыталась уговорить меня всегда опускать взгляд и смотреть в землю, не встречаться глазами с Котолин и униженно бормотать почтительные слова. Но я уже испробовала доброту. Я пыталась прятать когти. Это лишь облегчало ей задачу, когда она снова наносила мне удары.

– Разумеется, приветствовал бы, – говорит Нандор, – если бы его душа действительно раскаялась. Даже тебя я приветствовал бы с распростёртыми объятиями, волчица… ты уже выглядишь почти как настоящая патрифидка. Если ты пробудешь в этом городе достаточно долго, возможно, я сумею поставить тебя на колени.

Его небрежное замечание на миг ослепляет меня, словно игра света. Нандор настолько красив, что, думаю, даже у Котолин пересохло бы в горле от такого завуалированного предложения. Я тоже могла бы соблазниться его предложением, если бы не видела, как он облил отца свиной кровью, и если бы все слова, заключавшие в себе его коварное предложение, не были настолько безобразны. Интересно, сколько девушек в Кирай Секе уже упали перед ним на колени, благоговейно бормоча что-то, ублажая его своими обещаниями? Я не позволяю себе развивать эту мысль. Улыбка Нандора слишком невинна, но