все это несет на себе теплоту человека, который здесь жил и работал. Особенно меня поразил стол для заседаний, который построен в виде таких своеобразных уступов. Оказывается, сделано вот для чего. Часто в совещаниях принимали участие люди, очень доверенные, облеченные высоким доверием, но из разных сфер. И каждый из них работал с секретными документами, которые даже столь высокопоставленный коллега видеть не мог и не имел права. Именно поэтому были организованы уступы, когда все смотрели на председателя, сидя рядом, но сосед не видел и не мог видеть, что находится в бумагах и записях у его коллеги, сидящего рядом или впереди, или сзади.

Аналогичные вещи я видел в доме-музее Сергея Павловича Королева, который расположен недалеко от нынешнего ВДНХ, недалеко от Музея космонавтики. Дом тоже поражает своей функциональностью. Участок, может быть, два гектара, не больше, даже, может быть, меньше, был расположен недалеко от предприятия, на котором создавались ракеты и спутники Королева. Когда он уже стал известен, стал генеральным конструктором, по-моему, даже после пуска Гагарина, ему было предложена дача в Подмосковье, квартира, как положено, на проспекте Мира, но он попросил этот участок для дачи, чтобы совмещать и дачу, куда не было времени ездить, и квартирные условия, и жилье рядом с работой — буквально в пяти минутах на машине. Все это было сделано. Небольшой двухэтажный домик, квадратов максимум 150–200 в двух этажах. На первом этаже все в пределах вытянутой руки: маленькая прихожая, маленькая кухня с холодильником «ЗИЛ», затем небольшой коридорчик справа от него, зальчик с камином, на котором стоит кинопроектор, слева вроде небольшая столовая. Все это разделено раздвижными дубовыми дверями-стенками, если их раскрыть, образовывалась достаточно длинная комната с двумя стеклянными фонарями по концам. Разворачивался раскладной стол, и за столом могло уместиться, наверное, человек 25–30. Обращает на себя внимание то, что мебель и посуда абсолютно разнородные, как говорят, Сергей Павлович, по непонятным причинам, любил покупать мебель и посуду в комиссионках. Поэтому тарелки, чашки, фужеры, мебель, стулья весьма разнородны. Непонятно, по каким принципам он их покупал, нельзя сказать, что это какие-то антикварные произведения, свидетельство какого-то стиля. Понятно, что недостатка в деньгах у него тоже не было. Видимо, попал под настроение, что понравилось, что соответствовало его настроению сегодня.

Относительно кинопроектора, который стоял на каминной стенке, существует вот какая история. Сергей Павлович очень любил кино. Телевидение тогда было, мягко говоря, скромное и убогое. В кинотеатры он ходить не мог. Несколько его походов с охраной, когда почти всех зрителей выгоняли из зала кинотеатра, его очень раздражали, и он отказался от походов в кинотеатры. Но просил, чтобы ему из Госфильма привозили пленки свежих или любимых его фильмов вот сюда. И здесь он смотрел кино, часто в кругу друзей. Там часто бывали Гагарин, Леонов, другие наши космонавты.

Второй этаж еще более интересен. Туда ведет узкая винтовая лестница. Наверху между завитками лестницы стоят две небольшие скромные книжные полки, торшер и небольшое кресло. На полках Жюль Верн, Майн Рид, Александр Беляев, Фенимор Купер, неизвестный мне тогда Артур Кларк в машинопечатном переводе, портрет Курчатова. Причем многие люди, приходящие в гости к Сергею Павловичу, кто этот бородатый человек и кто он такой, понятия не имели. Понятно, что не классик марксизма-ленинизма, но как бы вот так. Кабинет абсолютно аскетичен: стол, деревянное кресло, деревянный стул для посетителя, чтобы долго не засиживался, грифельная доска. На вопрос: «Это же кабинет академика. А где книги? Где бумаги?» «Какие книги, какие бумаги?!» Космонавтика только начиналась, и все носило абсолютно секретный характер. Сергей Павлович и его коллеги, друзья могли все что угодно чертить на доске обычным мелом. Когда нужно было что-то записать, они поднимали трубку, из будки перед въездом на территорию дачи приходил офицер, вынимал из сейфа тетрадку, в которую Сергей Павлович записывал мысли, формулы, чертежи, еще что-то. Тетрадка запиралась в сейф, ключ уносил с собой офицер. Вот такие причуды секретности и всего прочего.

На участке растет несколько березочек, большая клумба роз перед въездом и зимой там была проложена небольшая лыжная тропа-петля, где иногда генеральный конструктор позволял себе размяться и отдохнуть.

Вот такие великие, такие аскетичные люди, которые располагали самой большой роскошью, которая доступна разумному человеку, — это роскошь заниматься любимым делом, заниматься большим делом и чувствовать, что именно ты двигаешь человека вперед. Честно говоря, такая судьба, такая работа вызывает глубокую зависть. Мечталось мне поработать с подобными людьми и заниматься чем-то подобным или близким.

Особенности времявосприятия

Мы часто события воспринимаем, разложенные в истории по разным полочкам. Но некоторый парадокс обращает на себя внимание. Так, в частности, в один день — в день закрытия XXII съезда КПСС произошли два по истине исторических события: испытания на Новой Земле 50-мегатонной супербомбы, которая получила потом название «Кузькина мать», детище великого миротворца Андрея Дмитриевича Сахарова; в эту же ночь из Мавзолея был вынесено тело Иосифа Виссарионовича Сталина и захоронено около Кремлевской стены. Оба события имеют большое значение для нашей истории, оба являются важными вехами, но в нашей памяти лежат совершенно на разных полочках.

Первые красавицы диспансера

В 80-е годы жизнь диспансера была раскрашена соперничеством двух первых красавиц диспансера. Причем вопрос до конца так и не был решен. Одна была Ольга Алексеевна Карпова, терапевт, в последующем радиолог, блондинка, работала в последние годы во втором радиологическом отделении, перед этим была терапевтом в хирургическом отделении. То есть контакты с хирургами и диспансером были очень широкие. Второй не меньшей и не худшей красавицей была Лариса Васильевна Кузнецова. Брюнетка. В начале карьеры также терапевт хирургического корпуса, также широко общавшаяся с мужской половиной диспансера, в последующем врач-рентгенолог. Конкуренция была непримиримая, конкуренция была жесткая. Она выражалась не в стычках и скандалах, а конкурировали платьями, конкурировали стилем одежды, стилем общения. Со стороны это было наблюдать достаточно интересно. Но поскольку мы с Ольгой Алексеевной работали в одном отделении, я был юный клинический ординатор, с ее точки зрения, наверное, не представляющий большого интереса. Она была 30-летней цветущей барышней. Как-то летом в жару Ольга впархивает в ординаторскую, не оглядываясь, сбрасывает с себя кофточку. Лифчик она не носила или принципиально, или из каких-то других соображений. Поворачивается ко мне, видит меня, машет рукой и говорит: «Ой, да ладно, смотри! Видимых дефектов у меня нет». Видимых дефектов у Ольги, правда, не было, что да, то да. К сожалению, у обеих этих замечательных женщин не все ладно сложилось со здоровьем. Увы, они слишком