Вот вам и рыбалка.

Но на озеро я все-таки выбрался. Костя принес от соседей пешню и показал дорогу. Он и сам начал вроде как собираться, да я отговорил. Куда ему на лед в куцей куртенке, продуваемой насквозь. Я в меховых брюках и полушубке и то на улице не потел. Да и не очень хотелось ему на рыбалку, просто стыдно было за вечерний концерт, вот и старался хоть как-то оправдаться.

Требуховский тоже в деревне остался, сказал, что предпочитает ловить карасей.

Рассказывать о том, как ловил травянок, думаю, не стоит. Не велика премудрость. Хоть и не согласен с пижонами, которые щуку вообще за рыбу не считают, для простачков разговор, цену себе набивают. Из той же травяночки даже талу можно делать, есть такое нанайское блюдо из сырой рыбы. Впрочем, не только нанайское. Нечто похожее под названием сугудай можно попробовать и на енисейском севере. Берется свежая рыба, разделывается, мякоть отделяется от костей, режется на мелкие кусочки, заливается уксусом, а перчик, лучок и прочие специи уже по вкусу – за уши не оттащишь. Рыбу для талы желательно выбирать поблагороднее и, само собой, не больную. Но есть и еще одно требование, особенно важное для рыб не очень знатных семейств. Был я как-то в Якутии и добыл ряпушки, много добыл, каждый вечер строганину ел, и еще для дома осталось. А домой летел с посадкой в Братске. И продлилась эта посадка больше суток. Рыба оттаяла, пришлось вторично замораживать. А когда друзья нагрянули, настрогал, смотрю, не очень-то едят. Попробовал сам – никакого вкуса, словно подменили. Вот где разморозки аукнулись. Так что учтите на будущее.

Была бы возможность, я бы всю жизнь тайменей ловил. Но иногда приходится ловить то, что ловится, да еще и на морозе под двадцать с ветерком. На такой рыбалке быстренько остываешь и в прямом, и в переносном смысле. Однако часов на пять меня хватило, и кучка на льду была вполне приличная. Не с пустыми руками вернулся.

Зато Требуховский пролетел. Обегал с серебряным крючком полдеревни и ничего не купил. Вышел он на сторожа с рыбного склада, а тот потребовал за карасей ящик тушенки. И с рыбаками разговора не получилось. Он щелкает по кадыку, а те делают вид, что не понимают, и просят по два рубля за килограмм. И немудрено: деревня стоит на железной дороге, и зимник через нее проходит, так что простаков искать поздно, цены с городскими сравнялись, да и рыбаков почти не осталось – кто разленился, кто разучился, а кто и сроду не умел. Сам видел, как в деревенском магазине минтая покупали.

Костины племянники на травяночек так навалились, аж за ушами пищало.

А Требуховский от моей рыбы принципиально отказался. Вытащил из рюкзака кусок соленой кеты. Тоже мне – рыбак называется, на озеро с рыбой едет и еще надеется чего-то привезти. Традиции следует уважать. Но ребятишки на его деликатес не обратили внимания. Они просто не знали, что это за рыбина. Да и мать призналась, что в последний раз пробовала кету в прошлогоднюю путину. А чему удивляться – дороговатое удовольствие для нее. Одной поднимать троих – тут уж не до лакомства. Я спросил о родителях. Умерли. Отец утонул, когда Костя еще под стол пешком ходил, а через шесть лет и мать замерзла. Возвращалась пьяная из бани и замерзла. Я на другой день посмотрел, а до бани трехсот метров не будет, если через огороды идти. Там и уснула, нашли только утром. Костя учился во втором классе, а сестра в девятом. Объявился добрый дядя, который взял ее в жены. Да не надолго его хватило. В город сбежал. Оставил ее с годовалым ребенком, и брат – как второй ребенок. Из-за брата, якобы, и бросил. Любят некоторые мужички причины выдумывать. Потом она еще два раза пыталась выйти замуж, и еще два сына появилось.

А когда мы ужинали, новый претендент ввалился. Этот замуж не звал, но своего требовал, видимо, считал, что и этим способен осчастливить. Плюгавенький мужичонка, но в белобрысых кудряшках, которые то и дело поправлял, – первый парень на деревне. Нас увидел, и сразу хозяина изображать, кто, мол, такие. А Костя возьми да и ляпни – сваты. Женишок рожи начал корчить, острить не совсем удачно. Пришлось нам вставать. Ну я ладно, а Требуховский амбал величиной с амбар. Шутить с таким желание быстро пропадает. Женишок за дверь. Костя цветет. Тут-то я и догадался, с какой целью нас привезли. Заботливый паренек. Нет, кроме шуток. Словно подменили пацана. Стоило домой приехать, и пришибленный пэтэушник превратился в настоящего мужчину.

А Требуховский так и не догадался, что его в качестве пугала везли, не до этого ему было, все кумекал, как бы карасей по дешевке урвать. И не от жадности вовсе, но хочется человеку обязательно выгадать, в этом деле свой азарт, может, даже злее рыбацкого.

Я на следующее утро пешню на плечо и на озеро, а он – бумажник в карман и по домам.

Поезд уходил вечером, и с рыбалки я не спешил. Хотелось детишек на прощание побаловать и с собой хоть немного увезти. Пока клев не кончился – не вставал. И неплохо надергал.

Подхожу к дому, а Требуховский мне навстречу. Орет, что запарился ждать, пока я в бирюльки играю. Улов ему показываю, а он смотреть не хочет, не за такими слезами трясся он в дороге. Пока я гробил время на муркин завтрак, он на золотую жилу напал.

Ну и разрабатывал бы свою жилу, говорю ему, я-то при чем. Сердится. Оказывается, помощь требуется – не унести в одиночку.

Чаю попить не дал.

По дороге в магазин заглянули, чтобы сделку оформить как полагается. Возле этого магазина он и познакомился с нужным человеком. Тот пообещал уступить за два червонца два мешка карасей. Требуховский рассудил, что ему как первооткрывателю жилы и человеку семейному полагается полтора мешка, а мне, холостяку, достаточно и половины. Хотел с ним для затравочки поспорить, поторговаться, да времени не хватило – подошли к условленному месту. Рыботорговец уже там был. На меня как-то подозрительно посмотрел. Может, свидетелей не желал, может, физиономия не понравилась. Но это уже его забота. Иду, молчу. А Требуховский распинается, заливает, как попал в молодости на путину, ходил по колено в икре и готов был продать по рублю ведро, да некому было. Обрабатывает клиента. Показывает, что и видал, и едал этой рыбы от пуза от своего безразмерного, и ничем его не удивишь, и нужды особой в карасях у него нет, разве только для разнообразия.

Приводят нас к длинной хибаре: не то барак, не то бывшая казарма. В коридоре мрак, единственная лампочка в самой глубине едва светится. На двери здоровенный замок, открывающийся без ключа. Заходим в комнату, перегороженную ширмой, на полу грязища, рядом со столом – помойное ведро. Хозяин разделся, тут я его и рассмотрел как следует: старенький мужичонка, седой, беззубый и весь какой-то ссохшийся, скукоженный. Руки трет, ознобу подвывает – прозяб, видимо, пока нас ждал.

– Ну, давай, – говорит, – с морозца для начала, а потом и за рыбой надо идти.

Стаканы на столе, словно заранее приготовленные. Требуховский открыл бутылку. Дернули, хлебушком занюхали. Мужик на ширму кивает:

– Баба там лежит, хворает, подлечить бы надо, жалко бабу, однако.

Требуховский налил. Он взял стакан и ушел за ширму. Что-то бормотал там, подбадривал, успокаивал. Вернулся расстроенный: