Он с удивлением посмотрел на нее:

— Я и есть легавый. Ты разве не знала? Меня, конечно, много в чем упрекали, но в зазнайстве, по-моему, никогда.

Они позавтракали молча, читая каждый свою часть «Истадской смеси». В половине восьмого он поднялся.

— Ты кое-что сказала на днях, — начал он смущенно.

Линда тут же поняла, что он имеет в виду. Ей было забавно смотреть, как он смущается.

— Что тебе женщина нужна?

— А что ты имела в виду?

— А что, в этом можно усмотреть какой-то двойной смысл?

— Оставь в покое мою сексуальную жизнь.

— Какую сексуальную жизнь? Которой у тебя нет?

— И все равно, оставь ее в покое.

— Мне, в общем, все равно, каким образом ты собираешься сохранить в покое твою несуществующую сексуальную жизнь. Но что мне не все равно, так это то, что ты все время один. Каждую неделю, проведенную без женщины, ты прибавляешь в весе. Весь этот жир, что ты на себе таскаешь, просто кричит — этому человеку срочно нужен секс.

— Не кричи.

— А кто слышит?

Она смотрела, как он уныло моет чашки. Наверное, я слишком прямолинейна, подумала она. А с другой стороны, никто, кроме меня, ему это не скажет.

Она проводила его в прихожую.

— Как правильно сказать, — вдруг спросила она, — перед заморозками или до заморозков?

— А это не одно и то же?

— Конечно, одно и то же. Только одно выражение правильное, а другое — нет.

— Поразмысли сама, — сказал он. — Результат доложишь вечером, когда я приду.

И ушел, привычно хлопнув дверью.

Линда вспомнила Гертруд, женщину, на которой дед женился за год до смерти. Она теперь жила со своей сестрой Эльвирой, учительницей шведского языка. Линда посчитала, что вопрос о заморозках — прекрасный повод ей позвонить. Они иногда разговаривали по телефону, первой обычно звонила Линда. Она нашла номер в записной книжке. Старушки вставали очень рано — в пять утра они уже завтракали. Трубку взяла Гертруд — голос у нее, как обычно, был веселый. Линда всегда удивлялась, как она выдерживала такого человека, как дед, — угрюмого и замкнутого.

— Ты уже служишь в полиции? — спросила Гертруд.

— В понедельник начну.

— Будь осторожна.

— Я всегда осторожна.

— Надеюсь, ты постриглась.

— Почему я должна была постричься?

— Чтобы тебя не схватили за волосы.

— Не беспокойся.

— Чем-то же надо заниматься и в старости. Когда ничего другого не остается, можно занять себя тем, что начать беспокоиться. Это тоже занятие. Мы с Эльвирой каждый день дарим друг другу маленькие поводы для беспокойства. Это нас взбадривает.

— Я как раз и хотела поговорить с Эльвирой. У меня есть к ней вопрос.

— Как отец себя чувствует?

— Как всегда.

— А как с этой латышкой?

— С Байбой? Давно все кончено. Разве ты не знала?

— Я разговариваю с Куртом самое большее раз в год. И никогда о его личной жизни.

— У него нет личной жизни. В том-то и беда.

— Даю Эльвиру.

Голоса у сестер были так похожи, что по телефону одна могла выдать себя за другую.

— Как правильно? — спросила Линда. — Перед заморозками или до заморозков?

— Перед заморозками, — уверенно сказала Эльвира. — До заморозков подразумевает некий ограниченный срок. Например — надо успеть собрать смородину до заморозков. А почему ты спрашиваешь?

— Я утром проснулась и подумала, что скоро осень. И заморозки.

— Надо говорить перед заморозками.

— Теперь знаю. Спасибо за помощь.

— Сегодня будем собирать смородину, — сказала Эльвира. — Ты права — скоро осень. Заморозки. А собрать надо до заморозков. Можешь помочь, если захочешь.

Линда прибрала в кухне, приняла душ и начала одеваться, как вдруг зазвонил телефон. Это была Эльвира.

— Я ошиблась, — сказала она, — теперь говорят и так и так — и перед заморозками, и до заморозков. Я позвонила своему приятелю — он профессор-лингвист, с большими связями в Шведской академии. Язык становится рыхлым. К сожалению, сегодня можно сказать и до заморозков. Язык размягчается, теряет остроту и точность. Мне не нравятся слова, похожие на тупые ножи… Вот и все, что я хотела сказать. Сейчас берусь за смородину.

— Еще раз спасибо.

Дождавшись девяти часов, Линда позвонила Анне:

— Хотела убедиться, что ты мне не приснилась.

— Я теперь понимаю, как вы тут метали икру. Я уже говорила с Зеброй. Она знает, что я вернулась.

— А с Генриеттой?

— Позвоню, когда будет настроение. Как договорились, в двенадцать?

— Я обычно точна.

Линда положила трубку и задумалась, так и не сняв руку с телефона.

Где-то все-таки сидела маленькая заноза, какая-то даже не тревога, а тень тревоги. Что-то эта занозка хочет мне поведать. Как во сне — курьер скачет с посланием, и в этом послании речь идет о тебе, хотя снится тебе совершенно другой человек. И эта зудящая заноза… Анна вернулась, ничего с ней не случилось, как будто бы все как всегда. Но эти два имени в ее дневнике… Биргитта Медберг и Вигстен. Есть и еще одно имя — норвежец по имени Тургейр Лангоос. Нет, остаются еще вопросы. Пока я не получу на них ответ, заноза будет сидеть.

Она вышла на балкон. Воздух после грозы был чистым и свежим. В газете она вычитала, что ливень затопил канализацию в Рюдсгорде. На полу балкона лежала мертвая бабочка. И это тоже, вспомнила Линда. Еще и рамка с синей бабочкой.

Она села и положила ноги на перила. Еще пять дней. Пять дней этого странного и довольно мучительного ожидания.

Вдруг ей пришла в голову неожиданная мысль. Она вернулась в комнату и позвонила в справочное бюро. Интересующая ее гостиница принадлежала концерну «Скандик». Ответил бодрый мужской голос с легким датским акцентом.

— Мне надо поговорить с Анной Вестин, она у вас остановилась.

— Секунду.

Соврать один раз легко, подумала Линда. Потом труднее.

— К сожалению, человек с таким именем у нас не живет.

— Может быть, она уехала? Недавно она была у вас.

— Анна Вестин?

— Да.

— Секунду, — сказал бодрый администратор с той же интонацией.

— У нас не было гостей с таким именем, — сказал он после короткой паузы. — Во всяком случае, за последние две недели. Вы уверены, что ее зовут именно так?