– Дело в том, что в это жюри, которое вы ошибочно называете моим, приглашены представители тех стран, армий которых участвовали в битве при Ватерлоо, – терпеливо разъяснил профессор с сильным французским акцентом. – А ваша Румыния, как я понимаю…

– Ну что за формализм! – нетерпеливо перебил отец Георгий. – Ведь вам наверняка понадобится суждение лица, так сказать, нейтрального, неинтересного… – он на секунду осекся, усомнившись в правильности выбранного слова, – нет, безынтересного… неинтересантного…

Тут он, видимо, отчаялся адекватно выразить себя по-английски и зачастил на каком-то незнакомом Брайану диалекте французского, в котором чувствовал себя, как рыба в воде. В ответ на его пылкую тираду профессор Бенуа попытался втолковать ему что-то по-французски, но отец Георгий не поддавался и настаивал на своем. На лице профессора отразилось легкое недоумение, и он поспешил завершить беседу по-английски.

– Хорошо, я посоветуюсь с коллегами, – бросил он через плечо и, ловко балансируя полной до верха чашкой чая, бережно повел миссис Муррей к свободному столику. Неудовлетворенный таким ответом священник рванулся было за ними, но Брайан задержал его вопросом:

– Вы говорите по-французски?

– Нет, – ответил тот, вырываясь от Брайана. – Но зато я говорю по-румынски.

И поспешил вслед миссис Муррей, громко предлагая в случае отсутствия шампанского распить его цуйку.

Пока Брайан, решивший было, что цуйка – это вышитая жилетка, в которой отец Георгий щеголял вчера, недоумевал, как можно ее распить, у его столика появился японец Кузава, попросил чаю и объяснил, что цуйка – это ядовитая румынская водка, которую он вчера попробовал и все-таки остался жив. Во всяком случае, так Брайан понял пространную речь Кузавы, шелестящую лишними шипящими звуками в самых неподходящих местах.

Покончив с Кузавой и еще с десятком чашек, попеременно жаждущих то чаю, то кофию, Брайан нацедил себе полчашки того, что осталось, и присел на подоконник, так как ни одного свободного стула в гостиной не нашел. Не успел он отхлебнуть первый глоток остывшей коричневой жидкости, как на подоконник рядом с ним пристроился Ян и спросил:

– А что, эта миссис Муррей очень богатая женщина?

– Почему вы так решили? – удивился Брайан, который никогда раньше над этим не задумывался.

– Ну, все здесь так с ней носятся. Например, сейчас какой-то француз пригласил ее в жюри битвы при Ватерлоо. Да вы сами давеча рассказали, что у нее здесь есть личная библиотека.

– Не библиотека, а небольшое частное собрание редких книг.

– Но почему оно хранится здесь, а не у нее дома?

– Так пожелал ее муж. Он был удивительный чудак, – все, что у него было, он вкладывал в редкие книги и рукописи, которые хранил у нас. И завещал это все библиотеке при условии, что дирекция возьмет на себя заботу о его вдове, которую он любил почти так же, как древние рукописи. Дело в том, что из-за чрезмерной любви к рукописям он не оставил ей больших денег, а книги продавать не разрешил. Вот мы с ней и носимся, пыль с нее вытираем, – совсем как с редких изданий.

Тут в гостиной началось коллективное коловращение, центром которого был шейх уль Мюлюк, двинувшийся к выходу в окружении своей свиты, директора, казначея и полудюжины подлипал. Сидящие вокруг столиков и стоящие в проходах гости начали отступать, пропуская их процессию, причем те, что в центре, теснили тех, что подальше, а те, в свою очередь, теснили тех, что расположились по краям. В результате в кильватере шейха образовался широкий свободный от людей проход, по которому, подметая пол рясой, бежал отец Георгий и на чистом румынском языке приглашал уходящих подняться к нему в комнату, чтобы отведать его чудодейственной цуйки.

Пригревшись в розовом тепле настольной лампы, Ури чуть было не проспал появление принца в читальном зале. Целый день он, как проклятый, мотался под дождем по Честеру, выполняя многочисленные поручения Меира, который при этом строго-настрого наказал быть обратно к пятичасовому чаю, чтобы занять в читальне стол, удобный для наблюдения за входом в аннекс. Так что Ури пришлось отказаться и от обеда, и от чая, не говоря уже о мечте вздремнуть хоть часок между тем и другим.

К чаю Ури, собственно, мог бы успеть, если бы не необходимость следить за входом в аннекс. Но после приезда из Честера он заглянул в читальный зал и обнаружил, что на первом ярусе есть только один свободный стол, который он поспешил завалить своими книгами, чтобы отпугнуть других претендентов. А пока он смотался к себе наверх наскоро принять душ и сменить белье, чаепитие подошло к концу. Приближаясь к приоткрытой двери гостиной, Ури увидел, что принц со своими телохранителями движется к выходу, а следом за ними, воздевая вверх руки, семенит невысокая фигурка в черной рясе, – то ли проклиная, то ли благословляя.

Ури некогда было вдумываться в поведение этого таинственного сына церкви, ему пришлось поспешить в читальный зал, чтобы быть на месте, когда принц туда войдет. На чай времени тоже не хватило, и он опустился в кресло у стола, облизывая пересохшие губы. Сразу за ним в зал стремительно вошел неотступный японец, на миг замер у порога, оценил ситуацию и пустился бродить среди столов в надежде куда-нибудь пристроиться. Безуспешно побродив взад-вперед, японец понял, что место внизу он прозевал, и, приютившись на лесенке, ведущей на второй ярус, углубился в чтение толстого фолианта с золотым обрезом. «А где его неразлучный компьютер?» – подумал Ури, тихо радуясь своей предусмотрительности, которая обеспечила ему кресло в первом ряду партера, хоть и не спасла от надзора японца.

Прошло уже десять минут, а принца все не было. Куда он делся? Не мог ли он передумать и провести за нос всех, – и врагов, и друзей? Ури заметил, что японец нервничает – то и дело поднимает глаза от своей книги и украдкой поглядывает на часы. В голове промелькнуло: «Откуда он знает, что принц должен пройти через читальный зал?». Но Ури тут же себя остановил – не исключено ведь, что он ждет кого-нибудь другого или вовсе никого не ждет. Мало ли какие причины могут заставить человека сидеть на ступеньке, а не за столом. Но, разглядев крутые бицепсы, прорисовывающиеся у японца даже сквозь ткань рубашки и пиджака, Ури отверг идею о его непричастности к происходящему. Вряд ли он наш, но зато он вполне может быть замаскированным телохранителем принца, который, учитывая опасность операции, едва ли ограничится тремя очевидными. Интересно, сколько их может быть еще? Ури начал исподтишка оглядывать лица сидящих за столиками, но успел заметить только пару знакомых и два-три подозрительных, как дверь распахнулась и пропустила одного из охранников принца. Тот вошел легкой, стелющейся по полу кошачьей походкой, прикрыл за собой дверь, сделал шаг в сторону и замер, прижимаясь спиной к стене. Несколько секунд он стоял так в полной неподвижности, держа правую руку в кармане не вяжущегося с его обликом пиджака и оглядывая зал странными, не отражающими свет глазами. Все лица, склонявшиеся до того над столами в розоватых сферах, образованных светом настольных ламп, разом поднялись навстречу его взгляду. Вероятно, сверху ему был подан какой-то сигнал, получив который он невесомо отделился от стены и отворил дверь. Из-за двери тесно сплоченным сэндвичем вошли двое других, зажимая между собой принца. Впереди шагала мощная рыжая девица с украшенным монограммой золотым ключом в руке, – вероятно, секретарша, сзади – второй охранник, почти неотличимо похожий на первого.