VI, 1–8 — Латынь из моды вышла ныне… Из Энеиды два стиха. — Знание латыни, обычное в среде воспитанников духовных семинарий, не входило в круг светского дворянского образования. Однако еще Радищев подчеркнул значение латинского языка для воспитания гражданских чувств: «Солнце, восходя на освещение трудов земнородных, нередко заставало его <Ф. Ушакова. — Ю. Л.>, беседующего с Римлянами. Наиболее всего привлекала его в Латинском языке сила выражений. Исполненные духа вольности сии властители Царей упругость своея души изъявили в своем речении. Не льстец Августов и не лизорук Меценатов прельщали его, но Цицерон, гремящий против Катилины, и колкий Сатирик, нещадящий Нерона» (Радищев А. Н. Полн. собр. соч., т. I. М.-Л., 1938, с. 179). Латынь для разночинной интеллигенции XVIII — начала XIX вв. была таким же языком-паролем, как французский для дворянства. От Ломоносова, кричавшего в Академии одному из своих противников: «Ты де што за человек <…> говори со мною по латыне»[66] (раз не можешь — значит не ученый!), до Надеждина, уснащавшего свои статьи эпиграфами и цитатами на античных языках с целью изъять литературную критику из сферы дворянского дилетантизма, протянулась единая нить ранней русской разночинской культуры. Известен факт создания в последней трети XVIII в. чиновниками И. К. Стрелевским и И. Н. Буйдой антиправительственной прокламации на латыни.

Однако определенное распространение латинский язык получил и среди дворян, стремившихся к серьезному образованию. Так, А. С. Кайсаров, приехав в начале XIX в. в Геттинген, прежде всего засел за латынь, а в 1806 г. уже написал и защищал на латинском языке диссертацию «О необходимости освобождения рабов в России». Мода на воспитателей-иезуитов в начале 1800-х гг. также способствовала тому, что латынь стала включаться в круг знаний, необходимых дворянину. Онегин, учившийся под руководством аббата-католика, конечно, должен был бы при минимальном усердии основательно усвоить латынь. Характеристики: «Не мог он Тацита <читать>», «не мог он tabula спрягать» (VI, 219) имеют иронический характер.

С закрытием иезуитских пансионов в 1815 г. латынь выпала из круга «светского» образования («из моды вышла ныне»). К 1820-м гг. знание латыни стало восприниматься как свидетельство «серьезного» образования в отличие от «светского». Знание латинского языка было распространено среди декабристов. Пушкин «хорошо учился латинскому языку в Лицее» (Покровский M. M. Пушкин и античность. — Пушкин, Временник, 4–5, с. 28) и позже читал в подлиннике даже сравнительно малоизвестных латинских авторов (См.: Амусин И. Д. Пушкин и Тацит. — Пушкин. Временник, 6, с. 160–180).

Латинским языком владели Якушкин, М. Орлов, Корнилович, Дмитриев-Мамонов, Батеньков, Н. Муравьев, Н. Тургенев и многие другие. По контрасту показательна характеристика В. А. Мухановым плохой подготовки Николая I: «Что же касается до наук политических, о них и не упоминалось при воспитании императора <…> Покойный государь уже после брака своего занялся языками Немецким и Английским. С врачами иногда употреблял он несколько слов Латинских, например: commode, vale и другие. Когда решено было, что он будет царствовать, государь сам устрашился своего неведения» («Русский архив», 1897, № 5, с. 89–90). Знаменательно совпадение ничтожных крох латинской лексики, которые Пушкин вкладывает в уста своего героя, а мемуарист — Николая I.

4 — Чтоб эпиграфы разбирать… — Эпигрáфы зд.: античные надписи на памятниках, зданиях и гробницах. Наиболее известные из античных эпиграфов включались в популярные французские хрестоматии и входили в начальный курс древних языков.

5 — Потолковать об Ювенале… — Ювенал (род. около 42 — ум. около 125 г. н. э.) — римский поэт-сатирик. В европейскую культуру XVIII в. вошел как обобщенный образ поэта-обличителя политического деспотизма и нравственной развращенности. Бич сатиры «в руке суровой Ювенала» (Кюхельбекер, т. I, с. 131) — устойчивый образ декабристской политической поэзии. Однако соединение имени Ювенала с небрежным «потолковать» и общий контекст рассуждения о слабом знании Онегиным латыни придают онегинским разговорам о Ювенале ироническую окраску, отделяя их от аналогичных бесед декабристов.

8 — Из Энеиды два стиха. — Энеида — эпическая поэма римского поэта Публия Вергилия Марона (70–19 до н. э.). Изучение отрывков из «Энеиды» входило в начальный курс латинской словесности. П относился к поэзии Вергилия иронически, возможно, из-за противодействия теоретикам классицизма. Ср.:

В те дни, когда в садах Лицея

Я безмятежно расцветал

Читал украдкой Апулея

А над Виргилием зевал

(VI, 507).

9-14 — Он рыться не имел охоты… Хранил он в памяти своей. — Интерес к историческим сведениям был широко распространен в декабристской среде и особенно обострился в связи с полемикой вокруг первых томов «Истории государства Российского» Карамзина. Философско-публицистический подход к истории в декабристских кругах противостоял взгляду на историю как на цепь анекдотов — описаний пикантных происшествий из жизни двора. Ср. в «Вечере в Кишиневе» В. Ф. Раевского: «майор <т. е. сам автор. — Ю. Л.> обрушивается на «Bon-mot камердинера Людовика 15» и добавляет: «Я терпеть не могу тех анекдотов [которые для тебя новость], которые давно забыты в кофейн<ях> в Париже» («Лит. наследство», 1934, т. 16–18, с. 661). Произведение это, содержащее строгий разбор элегии «Наполеон на Эльбе», конечно, было П известно. Беседы с Раевским П имел в виду, подчеркивая, что Онегин помнил «дней минувших анекдоты».

Ромул — легендарный основатель и первый царь Рима (VIII в. до н. э.).

VII, 1–4 — Высокой страсти не имея… Как мы ни бились, отличить. Если в кругу карамзинистов было распространено представление о поэзии как мериле прогресса в деле цивилизации (ср. программную речь Батюшкова «Речь о влиянии легкой поэзии на язык», 1816), то, например, Н. Тургенев (мнение его было хорошо известно П) считал, что поэзия отвлекает молодежь от важнейших политических занятий. В «проспектусе» проектируемого им в 1819 г. журнала он жаловался, что русская литература ограничивается «почти одною поэзиею. Сочинения в прозе не касаются до предметов политики» (Дневники и письма Николая Тургенева, т. III. Пг., 1921, с. 369). Ср. восклицание «майора» в «Вечере в Кишиневе» В. Ф. Раевского: «Я стихов терпеть не могу!» («Лит. наследство», 1934, т. 16–18, с. 661), особенно примечательное в устах поэта и свидетельствующее об определенной направленности умов в Союзе Благоденствия и в близких к нему кругах. Называя поэзию «высокой страстью» (ср. перефразировку Пастернака «высокая болезнь»; церковносл. «страсть» могло иметь значение «страдание», «мука», «болезнь») и указывая на опасность поэтического ремесла в России («для звуков жизни не щадить»), П полемизировал с этой идеей своих политических друзей.

5-6 — Бранил Гомера, Феокрита;

За то читал Адама Смита…

Гомер (Омир — визант. форма имени, воспринятая русской средневековой традицией и перешедшая в XVIII в. в «высокий стиль») — древнегреческий