Он держал меня в своих руках, когда я опускал свои, он поднимал мою голову, когда я склонял её на эшафоте палача с резким названием — гамартома. Он сидел рядом со мной, когда я рыдал и бился в истерике, малодушно сдавшись. Он ложился на пол рядом со мной на спину, смотрел в потолок и начинал петь на индейском языке, закуривая скрученную высушенную траву.

В другой раз он затыкал ванну пробкой и включал холодную воду на всю катушку, устраивая настоящий потоп. Однажды он вставил патрон в кольт, крутанул барабан, приставил его к своему виску и… нажал курок. Он раз за разом показывал мне, что я хочу жить. Что во мне ещё остались крохи надежды, и заново выстраивал её из обломков.

Он возводил меня снова и снова, расчищал пепелища моих сгоревших сил и атом за атомом закладывал новый фундамент для храма моей души. Бесстрашный и мудрый, бесконечно добрый и терпеливый, непредсказуемый и очень близкий друг. Восстановив меня в очередной раз, он бесшумно и бесследно растворялся в лесах Аппалачей, чтобы через какое-то время вернуться в НИЦ с новыми идеями в направлении исследований человеческого мозга и снопом образцов растений для тщательного изучения.

Он настойчиво искал в джунглях то, чего не знает современная медицина, и совершенно незыблемо знал, что вылечит меня. И я заражался его настойчивостью и непоколебимостью в этом убеждении.

«Не было, нет и никогда не будет болезни, которую нельзя вылечить. Всё что природа даёт, она может и забрать — у лассо два конца. Нужно только услышать её зов, а вы — каменные люди — глухи, слепы и верите только в деньги…»

Только даже в них перестаёшь верить, когда не можешь купить новый мозг. Когда жизнь утекает, а единственным светом в ней остаются только друзья. Иногда я чувствовал себя паразитом на их жизни. Отталкивал, замыкался в себе, обрубал общение, отрывался от них, чтобы забыли обо мне и жили, как хотят. Меня оставляли в покое.

Но манная каша по-прежнему дымилась в тарелке утром, постель заправлялась свежим бельём, на столе в кабинете появлялась баночка с гормональными пилюлями и записка почерком Расса, а на айфон приходила смска «Купил тебе место на кладбище…» и координаты для навигатора — Джейк умело играл на моём любопытстве, устраивая для меня настоящие квесты, каждый из которых заставлял выйти из дома и почувствовать себя индейцем в каменных джунглях. Слова в смсках менялись, но смысл оставался неизменным.

Как и результат — я, как устроивший бунт неразумный подросток, выползал из комфортабельной норы к друзьям и искал в их глазах хоть что-то, что напомнило бы укоризну. И не находил. Они считали меня нормальным, а мои выходки — желанием перезагрузиться в личном пространстве, абсолютно естественным для менталитета американцев.

Всё это пронеслось в памяти со скоростью «Шатла» и твёрдо опустилось на язык осознанием:

— Чёрт… Я и правда… щенок.

Джейк опустил на угли решётку, и зашипевший маринад пришпарил это понимание в мозге намертво.

— Ты третий, кто назвал тебя щенком.

Я хмыкнул:

— Хочешь об этом поговорить? Давай, валяй, душеправ.

— Очень мне надо, — буркнул друг и, задрав голову и особым образом сложив руки у рта, резко закричал голосом пролетавших чаек.

Я от неожиданности вздрогнул, а Варф подскочил и глухо заворчал:

— Вррф-ф-ррр-врррф.

Птицы отозвались на крик Джейка таким ушераздирающим гомоном, что я схватился за голову:

— Ну, индеец с большой дороги!..

Джейк захохотал, а стая чернохвостых дэлаверских чаек хлынула на берег, будто океанская волна, полыхнув ослепительно белыми грудками, и опустилась на пляж рядом с нами. Варф бросился разгонять их, но крупные птицы взлетали, раскрывая жемчужно-серые крылья, и опускались на песок, едва пёс отпрыгивал в сторону.

— В легендах индейцев чайки — символ свободы и верности дружбе. Я однажды, ещё пацаном, нашёл перволётка с поломанным крылом. Так он даже когда я его выпустил, остался жить рядом с домом. Крыс ловил, саранчу, даже рыбу мне таскал.

— Теперь понятно, где ты так гоготать научился.

— Да, Снежик научил меня своему языку.

— И что ты проорал сейчас?

Я разглядывал птицу, усевшуюся на край раскладного столика на расстоянии вытянутой руки. Она тоже смотрела на меня, то влево, то вправо склоняя желтоклювую голову с выразительными умными глазами. Глядя в них, не поверить в историю самбо невозможно.

— Что здесь полно еды.

— Плохая идея.

Джейкоб ногой подвинул свою сумку и отрыл молнию. Вытащил плоское закрытое ведро, снял с него крышку и понёс в самую гущу стаи. Удивительно, но от него птицы не вспархивали, будто принимали за своего. Он перевернул ведро, и я с ужасом увидел жирных червей — полстоуна точно. Варф сунул к ним свой любопытный нос и недовольно зафыркал. Отошёл и лёг в тень от стола, положил тяжёлую красноглазую морду на лапы и наблюдал за пиршеством.

— А почему Снежик, а не Джонатан Ливингстон?

— Я надеялся, что ты им понравишься. Подружиться с диким существом проще, чем кажется. Просто почувствуй себя тем, с кем хочешь подружиться. Слияние душ — ключ ко многим ответам, — Джейк вернулся к барбекю и начал переворачивать куски мяса. — Помнишь свои сны? Они тебе ещё снятся?

Он говорил о моём продолжавшимся из ночи в ночь сне, ярком, насыщенном запахами и звуками. Он преследовали меня лет с шести. Роман Волгин — мой дед по матери, в то лето вернулся из своей последней антропологической экспедиции в Южную Америку. Его рассказы о племени краснокожих и чёрном ягуаре потрясли меня и стали пугающим наваждением…

Это дерево у самой кромки мутной воды с толстой веткой, нависшей над заводью, мне понравилось уже давно. Сколько лун я привычно взбирался на него, пружинно вспрыгнув повыше на ствол и вцепляясь когтями в твёрдую кору, устраивался на ветке, свесив лапы, и сыто дремал или наблюдал, прислушиваясь к голосу джунглей. Вытянув шею и устроив морду в рогатке ветвей, прикрыл глаза, прядая ушами. Лапы подрагивали, расслабляясь после охоты за больной, но ещё прыткой капибарой. Язык ещё помнил вкус её тёплой крови и плоти.

Смежил веки, отяжелев полным желудком, и заснул…

Незнакомые запахи защекотали ноздри, а всплески воды привлекли внимание. Открыв глаза, поднял голову и повернул на звук. Большие обезьяны в шкурах и птичьих перьях источали слабый запах дыма и древесного сока. Его знакомый горький запах разбудил любопытство. Потянулся каждой мышцей, выпустив когти, зевнул и мягко спрыгнул на проплывавшее под веткой выскобленное бревно с двумя странными обезьянами…

— Последний из них я рассказывал тебе лет пять назад. Потом он несколько раз повторялся, как заезженный винил… — Джейк снова резко выкрикнул по-чаячьи, и вся стая, уже расправившаяся с угощением, с оглушающими переполошенными воплями поднялась на крыло. Я покачал головой под раздражённое рычание Варфа и спросил: — Почему ты вспомнил?