Было столь холодно, что китайское вино в маленьких бутылках, которые гунны забрали у побежденных, превращалось в вязкий сироп. Воины могли бы есть его, словно мед, только тотчас замерз бы язык. Они снова спустились туда, где росли деревья, но и там не оказалось теплее. Еще во время пути, когда проезжали лес, на краю тропы раздался треск, будто от удара огромным хлыстом: одна из лошадей встала на дыбы от страха, понесла и сломала ногу. Кости раскрошились на этом холоде, словно хрупкий лед. Так распадались и скалы. Когда гунны рубили дрова для костра, от поленьев сыпались голубые искры, как от металла. С каждым вдохом и выдохом на землю опадало множество мелких кристаллов льда. Воины одновременно удивлялись и пугались непредсказуемости мира.

Было безумием продолжать путь сейчас, на этом жестоком холоде. Некоторые уже ехали вдвоем на одном коне, поскольку слишком много животных погибло, а кое-кто из воинов потерял пальцы. Но возвращаться оказалось еще труднее, чем идти дальше. Впереди, по словам непреклонного полководца, который двигался в начале колонны, лежало горное государство, которое должно скоро пасть к ногам гуннов.

Воины спустились с гор, перешли посыпанное гравием плоскогорье, заваленное грязным серым льдом, изрезанное низкими хребтами, песчаными склонами и лесом. Там, давным-давно, когда погода была лучше, а боги — добрее, некая исчезнувшая река вышла из берегов. Она сдвинула камни величиной с погребальный холм. Вероятно, река уже замерзла. Возможно, только тогда ей удалось пошевелить подобные валуны.

Воины смотрели, удивлялись и дрожали. Но во сне они видели равнину такой, какой она когда-то и была: тонкий слой льда на небесно-голубой реке, поющие птицы, выпи, кричащие в тростнике, легкий ветерок, колышущий траву, порхающие насекомые. Все было прекрасно и наполнено жизнью.

Но сейчас это место казалось невероятно невыразительным, суровым и мертвым. Обстановка действовала крайне удручающе. Унылое холодное серое плоскогорье, ветер, пронизывающий, как нож, сквозь плащи из медвежьей и волчьей шкуры, через длинные запахнутые стеганые куртки, пробирающий даже лошадей до костей. Грудные клетки животных вздымались, кони дышали с трудом. Бледная кожа сильно натянулась на костлявых ребрах. Никакая трава на равнине не росла. Трудно было представить, чтобы в этом заброшенном месте когда-либо сквозь кору земли пробивалась растительность. Фуража попадалось мало, и тот быстро исчезал. А если две тысячи лошадей не кормить зимой, то они вымрут, как мухи.

Ночью на жутком холоде гунны разбили лагерь. Двери юрт выходили на юг, где днем светило тусклое солнце. Все быстрее таяли надежды. Избранные воины Аттилы, Рваное Нёбо и некоторые из вождей кутригуров подошли к кагану, расположившемуся в скромной палатке, и сказали: многие теряют веру, так не может продолжаться дальше.

Аттила ничего не ответил. Вместо этого вдруг откуда-то появился Маленькая Птичка и начал петь. Старая потрескавшаяся лютня звучала тихо, а голос был приятным и низким. Шаман пел о том, как когда-то давно из-за мрачных морей пришли голубой волк и коричневато-желтая лань и на склонах Бурхан-Халдун, священной горы у истока стремительной реки Окон, они стали спариваться. И вскоре коричневато-желтая лань родила человеческого детеныша. Тэнгри, бог солнца, и Итуген, богиня Луны, освещали момент появления ребенка на свет, они походили на две одинаково ярких чудесных лампады на небе. Мальчиком, родившимся под солнцем и луной, был Астур, прародитель всего сущего, от которого произошли мужчина и женщина.

Таково оказалось одно из старейших преданий племени. Той суровой ночью на печальном плоскогорье вожди и полководцы забыли о своих жалобах, прижались поближе к костру и слушали, прикрыв глаза.

Сын богов, Астур, смеясь от радости и вылепляя маленькие фигурки из сырой глины, сделал Батакикацана, первого волшебника, Таркана Всемогущего и Манаса, великого героя. Он сотворил для Манаса коня, достойного героя — с бронзовыми ногами и копытами размером с прогоревший костер, с глазами, как у ворона и мускулами, подобными морским волнам. Конь питался васильками, сон-травой, пастушьей сумкой и только самой нежной весенней травкой. После смерти Манаса в великой битве против снежных гигантов конь унес его жену Каныкей и новорожденного сына Семетея и всю ночь мчался по усыпанному звездами небу к Равнинам Изобилия. Там Семетей и вырос, превратившись в самого мудрого вождя племени.

Маленькая Птичка замолчал, вожди и полководцы закивали, склонив набок головы, и заснули.

На следующий день гунны продолжили путь, выбрались из унылой посыпанной гравием долины, где дул сильный ветер, и снова оказались в горах. Прошел еще один день, и вечером, когда солнечные лучи едва виднелись на востоке, гунны почувствовали, что уже не дрожат от холода. Плоскогорье осталось далеко позади, и в этих горах почему-то оказалось теплее. Сюда не проникали воздушные потоки с севера. Воины поднялись на гребень и увидели широкую неглубокую долину, приблизительно наполовину, где-то на расстоянии мили, покрытую зеленой, хотя и зимней, травой. Лошади перестали слушаться даже сильнейших всадников и стали щипать желтые корни.

Гунны расположились там лагерем на ночь.

Когда наступила темнота, Аттила пошел к Рваному Нёбу и разбудил его. Вождь недовольно заворчал, но непреклонный каган сказал, что хочет кое-что показать. Рваное Нёбо завернулся в плащ, выбрался наружу и увидел остальных избранных, уже сидевших на лошадях и готовых отправиться дальше. Он вскочил на коня, и гунны поехали на север по травянистой равнине, оставив лагерь далеко позади.

Прошло около получаса, и отряд поднялся на другую сторону неглубокой долины, вскарабкавшись по зеленым, покрытым хлопьями снега холмам. Лошади устали и еле шевелили ногами. Наконец они уже взбирались по каменным дорожкам на обнаженных горных склонах и смогли взглянуть назад, на долину, усыпанную яркими точками — кострами в лагере. Небо над головами освещала серебристая яркая луна, ветер улегся. Даже можно было сказать, что стало тихо.

Аттила вылез на гребень и остановился. К нему подошли избранные и вождь кутригуров. Рваное Нёбо тяжело дышал. Но… он же, наверное, по-прежнему находится в палатке и видит сон. Такого не могло быть!

Внизу горы снова обрывались, и там, под ночной пеленой, скрывалась еще одна долина, окруженная скалами и неведомая миру. В серебристо-голубом лунном свете Рваное Нёбо мог отчетливо ее разглядеть. Широкая долина простиралась с востока на запад приблизительно на двадцать миль, и внизу текла река яркого серебристого цвета. Но самой удивительной была стена гор напротив гуннов примерно в пяти милях от них. Стена, почти отвесная, залитая лунным светом, тоже оказалась усыпана звездами, красными и оранжевыми, как пламя. Сощурив глаза, Рваное Нёбо отказывался поверить в то, что увидел…

— Этого не может быть! — сказал вождь.

Аттила повернулся к нему, и зубы кагана засверкали в лунном свете.

— Долина Оронча, страна бога-правителя Токуз-Ока, Девяти Стрел. — Зубы засияли еще ярче. — Имя, звучащее слишком воинственно. Он того не заслуживает.

Рваное Нёбо не отрывал глаз от Аттилы.