— Короче, если чего, обращайся, Магдусь. — Венера вновь обрела надлежащий внутриутробный покой и перешла от чувства краткой ненависти к продолжению прежней долгоиграющей дружбы. — Кстати, просили передать, что тебе скоро встречать предстоит вновь прибывающих. Это значит, решили, что готова, — она неопределённо пожала плечами под накидкой, — да, собственно, я и сама так считаю, ты уже почти всё про всё поняла, закон тутошний признаёшь, к Овалу сгоняла, да и с народом, судя по всему, пообщалась тамошним. Чего ж теперь ваньку валять да лыко тянуть, правильно? Чего там вообще говорят-то, какие дела, не слыхала?

— Знаешь… — Вместо ответа на дежурный вопрос я решила посвятить эту единственную близкую мне оболочку в суть своего странного предположения, — мне кажется, сегодня, когда я шла туда, в Овал, и потом ещё, когда уже сам канал этот нащупывала, я очень сильно надеялась на удачу… хотя это ничем толком не закончилось. И мне кажется ещё, что от нас ждут надежды… и… и смирения. И чем они будут сильней, тем активней нас же будут стимулировать… как-то так. А почему, не понимаю. Просто так причудилось вдруг… Нет у тебя похожего ощущения?

— У меня только ощущение и есть, что на хрен мы тут никому не нужны, а голову нам мутят по-всякому, чтоб положенного не отдать, понимаешь, о чём я? — И, не дождавшись моей реакции, сама же ответила: — У них тут всё, как у нас и там было, особенно при комммунистах. Смотри, голову нам морочат, типа «трудись над собой, созерцай до упора, мироощущай как можно больше», чтобы совершенства добиться самого что ни на есть крайнего. Звания дают, от нижнего до последнего сверху, даже страшно подумать, до какого. Про Вход долдонят каждый кому ни попадя, что, типа, до него… вот это тебе пока, а уж после него… вон то самое… где и травы выше головы растут всякие толщиной с банан, и яблоки райские без костей с мичуринскую голову размером каждое, и без любого ограничения, как на «всё включено», и печенья-варенья тебе от пуза, и рыбалка, и охота, и купаться не запрещено. Ну, ты понимаешь… — Я кивнула, хотя и произвела для этого над собой некоторое усилие. А она продолжила: — Так вот. А после, когда поверишь и зарядишься мечтой, они потихоньку обратный ход дадут, что вроде рано пока, надо бы обождать, не достигла ещё твоя карма, или как там её, нужного расцвета, не созрела всей полнотой оболочки, а туда, к чему стремишься, надо прийти обновлённым, с чистыми помыслами и разумом, незамутнёнными остатками прошлых… — она пожевала губами, подбирая подходящее слово, но, так и не подобрав, закончила мысль короче: — Ну в общем, того, где и чего накосячила, типа этого… А сами сосут, чую я, сосут, просто ужас как сосут из тебя твоё же. С каждым новым оборотом, казалось, ты должна сил душевных набираться, а ты всё больше тощаешь и упадничаешь, а то, что это неправильно, — так даже и помышлять о таком не смей. Поняла? — Она посмотрела на меня с обидой, будто не они, эти непонятные существа, а я отнимала недоданное ей. А итог своим словам подбила она следующим печальным выводом: — И чего только сосут, не пойму… чисто вампиры… У меня и взять-то нечего, всё там осталось… — и мотнула головой куда-то вниз и вбок.

— Надежду… — ответила я и присела к ней поближе, — судя по всему, они на самом деле надежду из параллельных высасывают, я не шучу…

И обе мы замолчали, каждая по-своему переваривая то, на что обе мы, не сговариваясь, натолкнулись.

В тот раз, когда вскоре после нашей первой встречи, состоящей из знакомства, долгих ностальгических излияний и заключительного аккорда в виде блатного гимна, я ненадолго расстался с братьями, то, уже оставшись в полном одиночестве, позволил себе немного поразмышлять. Так и сказал обоим им, не притворяясь и не скрытничая, — что, мол, пацаны, хочу побыть один, посидеть в этой вашей туманности и подумать над тем, куда я вляпался, хорошо?

Мне и на самом деле хотелось привести в порядок голову своей оболочки, пораскинуть ближайшие планы и отделить первостепенные дела от вторичных и просто бросовых за их полной уже ненадобностью.

Что Павел, что Пётр к просьбе моей отнеслись с благосклонностью и совершенным пониманием. Каждый из них мою просьбу прокомментировал по-своему. Паша сказал:

— Не вопрос, братан, но только помни, что в этом деле главное — не заблудиться, потому когда у тебя две головы, типа старая и вроде новая, то это уже не лучше, чем одна, как всегда там у нас говорили, — и кивнул неопределённо, но явно в сторону от надземки, — а намного хуже и тяжелей. Потому что легче сбиться и натворить неправедных дел. Теперешняя голова станет тебе одно подсказывать, а старая всё ещё будет продолжать об другом заботу проявлять, по старинке, по недомыслию прошлого обитания. Вот и получится раздрай. И чем разум твой умней и ушлей, тем трудней ему перестроиться. Потому что так тут устроено, что прошлое не сразу отшибается, а только потом, через время. И у каждого — в порядке своей личной заторможенности. А кто-то даже и рад, что удалось так по лёгкой оттуда сюда дёрнуть, в особенности кто там напорол всякого. Я уж не говорю, нагрешил. Тут такие слова вообще лучше не употреблять, не приветствуется. У параллельных — своё: выражения, принципы, надежды, словарь местного уклада и прочее. А у остальных, кто не сюда, а куда ему положено улетит или канет, — там ихнее: тоже термины накатанные, но уже свои, про грехи там, вечные муки, благодати, прощения, отпущения, крещения, опущения… — тут он схватился рукой за рот и ойкнул: — Нет, это не отсюда, это уже совсем из другой увертюры, виноват, братан, заболтался чуток. — И сразу же назидательно пояснил: — Видишь, как вышло, даже сам я уже, казалось, какой-никакой служебный опыт имею и стаж, а всё туда же окунаюсь всей башкой — в прошлое, в памятное, в отработанное всем моим невозвратным существом. — Он похлопал меня по плечу оболочки, но прикосновения его руки я, кажется, не ощутил совсем, он же продолжил вещать о насущном: — Вот я и говорю, ты, парень, лучше тамошнее из себя изыдь, наплюй и отрешись, как и не было его вовсе, и с новыми силами за тутошнее принимайся: изучай, совершенствуй в себе, устремляйся от предыдущего оборота к последующему. И помышляй строго о блаженстве, какого ухватишь за хвост, если правильно себя с первого дня поставишь. Они оценят, не сомневайся, здешние верхние, и если что, Высшему доложат своему, Верховному. Ну а дальше — Вход, как я тебе говорил. И всё, что за Входом, ясное дело, от и до.

Братскую эстафету подхватил Пётр и дополнил Павловы рекомендации такими словами:

— Ты, конечно, побудь пока один, если желаешь, помозгуй, потри сам с собой, прикинь туда-сюда про всякое, но имей в виду, что мы всегда рядом. Захочешь увидеть, просто подумай про нас и иди напрямую, куда идётся. И наткнёшься. Больше дороги всё равно не будет никуда, кроме как на нас. Главное, не грузи оболочку другими раздумьями ума, иначе свернёшь с курса и заплутаешь. Павлуха верно тебе про это объяснил, даже я бы лучше не сказал про все эти дела.

— А чего это ты меня вдруг опускаешь так, братан? — неожиданно взвился Павел. — Имеешь, может, чего, так и скажи!

Пётр обернулся к близнецу и уставился на него мутным зрением:

— Ну, ты тоже давай не зарывайся, брателло. А то, понимаешь, решил, что ты теперь основной тут по воспитательной части, а я на вторых ролях, по остаточному принципу? — Внезапно он насупился. — А этого не хочешь, Павлуша? — и резким движением произвёл неприличный жест, вдарив кулаком левой руки по локтевому сгибу правой.