— Э-э-э-й!!! Э-э-эй!!! Говори в вытяжку, Герма-а-а-н!

И слышу вдруг:

— Это кто там, э-э? Вам чего, вы откуда говорите?

— Ге-ерка! — ору я снова. — Ге-ерка!!! Убери всех с кухни, нам надо поговори-ить!! Это важно, слышишь меня, ва-а-а-жно-о-о!!!

— У меня «boeuf d’origine avec le cognac», — отвечает, но уже гораздо громче, — извините, сейчас не могу отойти!!

— Чёрт, чёрт, чёрт!!! — кричу ему. — Немедленно убери людей, не то они тебя за сумасшедшего примут, я с того света на тебя вышел, честное слово, у меня в любой момент связь оборвётся, мне надо тебе важное сказать, слышишь, важное-е-е!! Гер, это же я, я, это же ты сам, твою мать, это же мы с тобой, Ге-ера-а-а!!!

Не понял совершенно, что происходило на том конце, убрал он лишних или оставил, но только посторонние шумы ослабли, людской гур-гур разом стих, и я вновь услышал самого себя, свой родимый голос, доносившийся до этих высот из самого-пресамого нижнего поднебесья, в самом наипрямейшем смысле:

— Кто это, вашу мать, что за шутки дьявола такие? — Звук с той стороны Прохода едва заметно дрожал.

— Слушай и вника-ай! — крикнул я ему, стараясь унять в себе суетность и лёгкий страх, что всё сейчас оборвётся. — Помнишь, в Крыму, в Феодосии, году в шестьдесят восьмом, кажется, мы с тобой на шелковицу забрались, вековую, корявую от старости, с шершавой корой и толстенными ветвями, по которым мы переступали, как по круглым ступенькам, в тёти-Франином саду — не забыл? Руки тогда ещё ободрали себе до сукровицы, коленки, бока — даже через майку, трусики сатиновые надорвались по линялым швам… А потом, отбоявшись, наверху оказались, в густой части кроны, где вокруг — никого в любую сторону, ни людей, ни животных, ни насекомых самых малых, ни воздуха какого-никакого, а только ягоды были эти нечеловеческие: что по размеру, что по густоте нереального цвета, что по изобилию их, куда ни посмотри. И мы ещё с тобой напрочь забыли про все свои обидные царапины и драные трусы, и стали жрать их, вталкивать в рот, и губы у нас сделались чёрными от их жгучего сока, а мы всё рвали их и рвали, и давили нёбом, языком, зубами, гортанью, всем, чем давилось, — и глотали эту дармовую божью мякоть, по-о-мни-и-шь?!?

Потом была тишина… А через несколько мгновений он спросил. То есть я сам же себя и спросил:

— Это ты, Гер?.. Это правда ты?.. Это мы с тобой, что ли?

Нужно было использовать эту зыбкую минуту. И я заорал, туда же, в ту же чёрную неизвестность, названную тайными незнакомцами Проходом Перехода:

— Ленка как, Ле-е-енка?!

— В поря-ядке! — донеслось из темноты. — Только, может, скоро закроемся, а так всё хорошо, живы, здоро-овы!! Как ты там оказался, в вытяжке этой? Что вообще за дела-а, Гера?! Я сейчас с ума сойду, если не объясни-ишь, что всё это зна-ачит?

— Ге-ер, мы с тобой распараллелились, потом объясню-ю, мне надо ещё самому поду-умать. Просто ты имей в виду-у, что нас с тобой дво-о-е: ты — там, а я тут, наверху-у, чёрт бы меня побрал со всеми этими дела-ами!

— Так давай сюда-а! — крикнул он. — В чём пробле-ема?!

— Это невозмо-ожно! — выдал я очередной крик своего отчаяния в призрачную невесомость, напрягши глотку оболочки. — Или я не знаю, как это сде-елать!! А чего с «Шинши-иллой»? Почему закрываемся?

— А хрен его знае-ет!! Было всё нормально, а потом переста-ало, как отрубило. Мы с Ленкой ничего понять не мо-ожем!!

— А когда начало-ось?!

— После Перхушкова-а!! Как оклемался, отбыл реабилитацию, выписался и на работу выше-ел!!

— Гера, Герка, Герма-ан, слушай меня!! Я ещё приду-у, слышишь? Ты только никуда не дева-айся, я обязательно приду-у, мне нужно просто понять, что де-елать, я сейчас ничего не могу сообрази-ить, у меня всё перед глазами плывё-ёт, я-а…

Всё! Оборвалось, я сразу это почувствовал по тому, как исчез всякий малейший звуковой фон, прекратились и шорох, и шипенье, и всё, что сопровождало наши голоса по обе стороны Перехода в течение всего этого удивительного диалога с самим собой.

Потом…

Потом вдруг тьма, заполнявшая всё вокруг, куда-то ушла, сменившись тёмно-светлым колером, в какой была выкрашена изначальная туманность. Твёрдо-мягкое под ногами обратилось в хрустящий наст из многовековой слежавшейся пыли, а воздух, ещё недавно овевавший полы моей хламиды, разом перетёк в пустотную субстанцию, собранную из ничего. И снова не было границ видимости, поскольку зрение моё, как и прежде, упиралось в седоватую муть, и что было за ней, что начиналось или заканчивалось вне её неодолимых рубежей, сказать бы никто не взялся. Я двинулся, как и прежде, прямо, не думая, куда иду и на кого выйду. Однако чуда не произошло, ничто не изменилось в этом странноватом мире. Вскоре впереди забрезжил слабый свет, вернее, два равных по силе света, и я пошёл прямо на них, не испытывая никаких ожиданий.

— Поздравляем… — братья сидели на песке и смотрели прямо на меня.

— С чем это? — поинтересовался я, неотрывно думая о своём. Шок, который мне недавно довелось испытать, никак не желал покидать мою оболочку, заставляя перебирать варианты спасения. То, что сказал мне Герка, вероятней всего, по простому наитию, или же в порядке быстрой глуповатой идеи, внезапно обрушилось на меня со всей своей ужасающей мощью.

«А ведь и действительно… — думал я, — коль скоро возможен перелёт сюда, то почему, собственно, он же невозможен и в обратном направлении? Переход — один, это понятно, но ведь Прохода-то два, как ни крути, что оттуда, что отсюда. И вообще, с какой стати?..»

— Как это с чем? — Пётр хитровански улыбнулся, а Павел в это же время успел дважды подмигнуть мне самым доброжелательным образом. — Причитается с тебя, парень, вишь, как мы тебя нормально подготовили, сразу на третий оборот перекинулся, нам уже шепнули, кто положено. Так что давай, крути дырку на погоне. — Он хохотнул: — Ну-ка хрякни!

— В смысле? — не понял я.

— Э-э… — махнул рукой Павел, — да чего с ним рассусоливать. — С этими словами он оторвался от песка, приблизился к моей оболочке и произвёл резкое движение, как бы распрямляя мне виртуальный хребет. Тут же сзади у меня щёлкнуло, и лицо моё осветилось потайным источником неизвестного происхождения, ничуть не худшим, чем братские.

— Вот, хрякнул! — довольно осклабился Паша, — А ты говоришь, в смысле…

— Судя по всему, нормально сходил к Овалу, братан, вот тебя и отметили, — предложил версию моего успеха Петя. — Видать, надеждой обзавёлся неслабой? Тут это ценят, если что, это у них приветствуется. Мы-то с Пашкой своё потихоньку заслуживали, по шажочку, по буквареву параграфику, по вдумчивому постижению одной основы за другой, а тебе, смотрю, прям на голову обломилось, без всякого рабочего промежутка.

— Но это ничего, это в порядке вещей, тут такое бывает, особенно если учителя крепко постарались, — снова по-хорошему улыбнулся Павел, — да и нам за это плохо не будет, глядишь, вместе на четвёртый оборотец выскочим, а там и до пятого рукой подать, до Входа, до сладкой мечты обитания на «всё включено», эхма! — Он явно повеселел против прежнего, и зависть, которую он так игриво демонстрировал, была больше показной, чем подлинной. Это же касалось и его брата. Впрочем, как они успели мне объяснить, иначе быть у них уже и не могло: попав сюда, они сделались равными во всём, как некогда задумала про них, да ошиблась по пути, природа: равно думали, равно ненавидели оставшихся под надземкой уродов из прошлой жизни и равным образом желали теперь добра мне, их достойному ученику и воспитаннику.