Справа и слева от старца стояли двое не столь старых, но таких же изможденных унсов, облаченных в давно не глаженные сюртуки, а несколько поодаль теснились женщины. Много. Не сто и не восемьдесят. Но все равно — немало. Кажется, за их спинами прятались дети. А вот мужчин, кроме трех стариков, во дворе не было. Совсем.

Старец смотрел на Криса в упор, словно чего-то ожидая.

Он был совсем не похож на свое стерео, виденное Крисом в реестре миссии, но тем не менее это, разумеется, был гражданин Мамалыга Тарас Орестович, вуйк семейства Мамалыг, один из самых уважаемых старейшин поселенцев-1, а в последние годы — глава выборного самоуправления.

Молчание нарушил не Крис.

Одна из женщин, грузная, с нездорово отекшим лицом, выйдя вперед, с поклоном поднесла гостю глиняное блюдечко, на котором, рядом с куском хлебной корки величиной с фалангу мизинца, стояла рюмка-наперсток.

В рюмке была вода.

— Аз деревенька обули, — певуче сказала женщина. Крис растерянно принял угощение, успев заметить, как непроизвольно дернулся кадык у одного из старейшин и как сверкнули глазенки, выглянувшие на мгновение из-за широкой женской юбки, и шепотом спросил у Мерридью:

— Что она сказала?

— Здоровеньки булы, — повторил тот и, заметив недоумение босса, пояснил: — Ну, здороваются, значит.

Кристофер Руби решительно сунул в рот каменно-твердый комочек, запил затхлой капелькой с донышка рюмки и сказал:

— Вот я съел ваш хлеб и выпил вашу воду. Мы будем теперь друзьями. Мы все будем друзьями. — Но даже для него самого это прозвучало глупо, бессмысленно. — Мы будем друзьями, — повторил он и обжег Мерридыо взглядом: переводи же!

Мерридью на секунду замялся, но перевел. Старый вождь что-то скорбно ответил, и Мерридью сказал:

— Он этого и хочет — быть друзьями. Он ведь так стар. Поглядите на него, и вы поймете, почему он желает этого. Он очень стар и хочет жить в мире и лечь в землю. В свою землю. Рядом с отцом, дедом, прадедом. Вот и все. Он говорит, что его род… — бичейро запнулся, — последние из его рода не хотят воевать с дикарями. Мамалыги хотят только жить в мире на своей земле.

— Да… — пробормотал Крис, чувствуя напряженное внимание слушающих. — Я понимаю… Скажите ему, Остин, что я облечен всеми полномочиями для переговоров… В том числе и по поводу компенсаций…

Стараясь не встречаться взглядом со старейшинами, он разглядывал стену за спиной вуйка. Почему-то вспомнился куренек на Конхобаре. Отец возился с ним каждое лето, да так и не довел до ума — умер. На деревянных шипах, учил папа, сырой тес хорошо держится, но не вздумай, сына, прибивать его гвоздями, тут же пойдет щелиться…

— Скажите ему, — собравшись с духом, начал Крис. — Все, что случилось, очень плохо и для него, и для его родственников, и для всех остальных. Он сам видит, к чему привело нежелание поселенцев подчиниться распоряжению центральных властей. Тот факт, что Федерации какое-то время не существовало, не освобождает поселенцев от прав гражданства. Закон есть закон, он один для всех, и его устанавливает не глава миссии, а Земля. Все мы должны подчиняться закону, и он с родственниками тоже.

Крис понимал, что говорит не то, не так и не тем людям. Ему хотелось сейчас быть сердечным, показать, что он, насколько возможно, разделяет их чувства и уважает их скорбь. Но сознавал он и то, что любое участливое слово прозвучит фальшиво. Хотя бы потому, что никто из его предков не лежит на здешнем погосте.

Значит, нужно говорить просто правду, голую, подлую, гнусную правду. Есть четкое обозначенные сроки строительства железной дороги, есть утвержденный правительством Федерации план. Остаться здесь им никто не позволит. Сардар Ситту Тиинка прав: чем скорее они это усвоят, тем лучше. Для всех.

— Остин, вы все перевели?

— Говорите, босс. Он понимает, — хмуро отозвался бичейро.

Очень хорошо. Непонятная дерзость переводчика не рассердила, а почему-то подстегнула Криса.

— Тарас Орестович! — сказал он, поймав взгляд старика. — Это неизбежно. Пусть ваши сложат оружие, выйдут из крепости и рассядутся по телегам. Мы отвезем вас в Дгахойемаро, к родичам. Там хорошие лекари и горячая пища. Никто не причинит вам никакого зла,. я ручаюсь за это, а компенсация, поверьте, очень солидная, и планету для поселения власти подберут, учитывая ваши пожелания. Возможно даже, — сейчас он сам верил в это, — удастся оставить вас здесь, на Валькирии. Разумеется, в другом месте. — Крис провел ладонью по лицу и добавил то, чего, может быть, не следовало говорить. Но врать сейчас он не хотел и не мог. — Но если выяснится, что кто-то из вашей семьи принимал участие в набегах на станции и рудники, такие будут арестованы и отданы под суд, как это предусмотрено законом.

Мерридью поморщился. Ему явно не понравились последние слова Криса, и он предостерегающе взглянул на босса. Но Кристоферу Руби было не до опасений уаттского бичейро. Он описал главе поселенцев ситуацию так, как сам ее понимал, исходя из норм действующего законодательства, и притом человеку, не имеющему выбора. Это, по крайней мере, честно, а сделать больше было не в его силах…

Старик пожевал беззубыми деснами и неожиданно сильным голосом произнес:

— Суму ему…

— Он опечален, — перетолмачил Мерридью.

— Я тоже, — искренне сказал Крис.

— Если бы дело было только в том, чтобы покинуть родные места, — продолжал переводить бичейро, — то и это было бы трудно. Ведь у них нет никаких припасов, никакой одежды, кроме лохмотьев, у них нет и оолов. Старик говорит: как же они могут отправиться в такой далекий путь, когда на них только лохмотья? Старик говорит, что дети замерзнут в вакууме безвоздушного пространства.

Крис пожал плечами. Вуйк явно не выжил из ума. Но столь же явно не желает ценить доброго отношения. Придуривается, тянет время, как… как злостный неплательщик, пойманный судебным исполнителем.

— Я же говорю, — в его голосе впервые мелькнуло раздражение, — им предоставят компенсацию. Откроют коллективный счет в Федеральном банке.

— И что ждет их на новых местах? — добавил Мерридью.

Ему было сейчас очень трудно. Каждое слово старика почему-то обжигало, бередило в Остине нечто родное, словно бы таившееся доселе на генетическом уровне. Переводя, он как наяву видел широкую, ревущую и стонущую реку, слышал завывания сердитого ветра, гнущего до земли высокие, странно вытянутые деревья и вздымающего высоченные волны. В нем проснулось вдруг неприятно щемящее ощущение родства с этой живой мумией, будто его фамилия была вовсе не Мерридью, а какое-нибудь варварское созвучие вроде Мамалыга, Перебийнос или Галайда.

— На новых местах, — продолжал он, — голод и Лишайя уничтожат их. А они этого боятся. Ведь их осталось совсем немного, тех, кто способен продолжать род. Им хотелось бы, чтобы имя унсов не занес ветер времени…