торцовая мостовая. Даже и не только в селе, во многих участках тракта я видел уже сгнивающую деревянную дорогу и груды бесформенных обрубков бывшей мостовой у обочины. Как делали торец, я видел, наверное, это было очень раннее воспоминание или, скорее, воображенная память услышанного от взрослых: стояли огромные котлы с кипящей смолой, равные по высоте чурбаки обмакивали в смолу, оставляли пропитываться. Потом, холодные и пристающие к рукам, их подбирали так, чтоб как можно меньше оставалось зазора. Большими половинками выводили края, середина приподнималась, давая скат воды в обе стороны. Двое рабочих огромной березовой, окованной обручами трамбовкой забивали чурбаки до общего уровня. Прогалы меж чурбаками засыпали песком и тоже трамбовали. Езда по такой мостовой была вовсе не как по булыжнику — тарантас летел мягко, лошадям бежалось легко. Потом, много времени спустя, мостовая постепенно запустилась, ее разобрали, чурбаки растаскали по домам на дрова и растопку.

Сейчас Советская была залита асфальтом. При встающей луне, добавлявшей своего света к электрическому, бронзовели лужи. Там, где книжный магазин, раньше стоял большой дом, сгоревший как раз в первый месяц приезда Вали. Она потом говорила, что первый раз увидела меня на пожаре. Тогда по молодости и по глупости полез я по горящему углу, чтобы снять сорвавшийся с держака наконечник багра. Багром раскатывали горящий сруб. Все бы ничего, но, спрыгивая, я попал на гвоздь и был на руках утащен друзьями в больницу.

Деревья стояли по сторонам улицы, и старые, что помнили, и молодые, уже большие, которые тоже помнили, потому что мы их сажали в пятьдесят шестом. Сколько тут по весне бывало майских жуков! Наберешь в коробок, мать ругается, тащишь потихоньку — и они всю ночь скребутся на полатях в изголовье.

Тут же, на старых березах, делали качели. Огромные трехдюймовые доски зарубали с краев, привязывали крепкими вожжевыми веревками. Насаживали полную доску ребятни, с краев становились взрослые, тогда казалось, парни и раскачивали. Иногда выше, чем до прямого угла, так, что терялось натяжение веревок и доска летела вниз сама по себе. Слава богу, никто не зашибался. Но уж крику! А еще я видел качели уже позднее, на берегу Лобани, в колхозе «Рассвет», когда ездил с рейдовой бригадой клеймить за плохо растущую кукурузу нерадивых председателей. Там качели были сделаны над высоким обрывом и, когда они вылетали в его сторону, оказывались над рекой. Мало того, там были такие парни, что становились на край и, взлетев в высшую точку, получив огромное ускорение вперед и вверх, отталкивались от качелей и ныряли в реку.

Только стоило мне вспомнить не село, а какое-то место в районе, как хлынули другие воспоминания, будто ждали разрешения, а как запретить?

И сразу осветились все пути на четыре стороны света от Кильмези, даже больше, считая по дорогам: на восток, где Макварово, Зимник, Яшкино, Карманкино, Вихарево; на юго-восток: Дубрава, Бураши, Малыши, Жирново, Дамаскино, Азиково, Мирный; на юг: Малая Кильмезь, Малиновка, Малые и Большие Кабачки, Смирново (Кривули), Ар-Порек-Порек; на запад: Кильмезь, Алас, Мелеклес, Троицкое, Селино, Максимовская, Песчанка, Соринка, Салья; на север: Казнем, Ломик, Паска, Четай, Подшибино, Кержаки, Рыбная Ватага, Каменный Перебор, Волга, Антропята, Павлята, Дорошата; любая из дорог была изъезжена, а по большей части исхожена. Мы говорили не «поехал в командировку», а «пошел». И шагали. И эти дороги памятны, особенно когда столбы гудели и дергались от ударов ветра и от того, что их трясли натянутые бесчисленные провода.

И все-таки неверно было бы писать только по памяти, надо ступить на эту дорогу, прийти в эту деревню. И, виновато оставляя пока в стороне до следующего приезда воспоминания о всем районе, надеясь, что приезд этот не будет теперь через такое время, я очнулся около Дома культуры, бывшей Троицкой церкви. Тут было первое в селе уличное радио — репродуктор. Помню, тогда вслух передавали для разучивания песни. Читали по слогам, чтоб успели записать, потом пели один куплет, потом припев, потом снова. И так дня три, потом разучивали следующую песню. Ни одной не помню. Передавали спектакли и оперы, хорошо помню «Вассу Железнову», «Кармен». У Дома культуры стояла трибуна, мимо нее проходили демонстрации. Наша школа шла после всех, но зато ее появления ждали всего сильнее. Делали по классам разные украшения, одевались понаряднее, и хотя всегда 1 Мая и 7 Ноября были холодными, мы шли в одних рубашках. Здесь открыли первый киоск в селе, а в нем впервые продавали светло-красный морс с сахарином. Днем сейчас, я видел, ребята бегали с мороженым.

В Доме колхозника жил Руслан, прекрасный лыжник, ходивший вместе с еще одним учеником, Двоеложковым, по тогдашней норме мастера спорта.

Дальше был дом, где внизу жила учительница. Она взяла из детдома, когда его ликвидировали, нескольких воспитанников, фамилии у них были: Смирнов, Июльских, Беспризорных. Все они вместе с нами прошли через МТС, РТС, через все общие вечера.

Володя Июльских хорошо рисовал, он выписывал журнал «Художник», даже ездил поступать в Москву, но не поступил. У него были искалечены взрывом пальцы.

Привозили туда в коляске инвалида Яшу, еще совсем молодого, жаловавшегося, что не может найти жену. Он хорошо играл на баяне, разводил мехи, веселел, и мы подтягивали. Он пел: «И вновь под липами будем, милая, сидеть вдвоем и вдыхать аромат лесной под серебристою луной…» Припев был такой: «Что это, что это? Это настоящая любовь».

На втором этаже жили молодые специалисты, девушки после техникумов: финансового, фармацевтического, кооперативного, культуры… Они всегда втягивались неукротимыми Раей Двоеглазовой и Катей Москалевой в общественную жизнь, в самодеятельность, но как-то быстро, мелькнув, исчезали. Лида Желтикова, Таня Шихалева, Ада Березина… но это только по памяти. Раз на рождество мы там гадали расплавленным воском, бумагой, на которой писалась тайна, потом бумага поджигалась, корчилась на тарелке, потом, освещаемая сбоку свечой, вращаемая, бросала на белую стену черные фигуры — знаки близкого и далекого будущего. Но это было после Вали. Валя как раз — у нее была светлая голова, во всех смыслах светлая («Светлые волосы, сиянье глаз, звуки голоса слышал не раз. И восторгался, хотя хандрил. Тебе улыбался, тебя любил»), — Валя сказала, что мы не имеем права заглядывать в будущее, это в ответ на мои планы о нашей счастливой перспективной жизни. И была права. А еще и бабушка мне говорила: «Ничего вперед не укладывай, все без тебя уложено».

В этом доме совсем раньше был нарсуд. Один раз там целый день слушалось дело о разводе наших соседей Виноградовых. Этот процесс взбудоражил все село — развод был неслыханным делом.