Прошел почти месяц, прежде чем дядя Тромп сказал себе, хотя ни за что не сказал бы этого Манфреду: «Он становится похож на боксера». А Манфреду он объявил:

– Теперь мне нужна скорость. Ты должен стать быстрым, как мамба, и смелым, как медоед.

Мамба – самая опасная африканская змея. Она бывает толщиной в запястье и достигает двадцати футов в длину. Яд одной змеи может убить взрослого человека за четыре минуты, и смерть эта мучительна. Мамба так быстра, что перегоняет скачущую галопом лошадь; удар ее так стремителен, что его невозможно увидеть.

– Быстрым, как мамба, и смелым, как медоед, – повторил дядя Тромп, как потом повторял сотни и тысячи раз.

Медоед – африканский барсук, питающийся медом; у этого небольшого животного такая толстая кожа, что ее не прокусить ни мастифу, ни леопарду, массивная приплюснутая голова, от которой безрезультатно отскакивает дубина, у него сердце льва и храбрость великана. Обычно спокойный и сдержанный, этот барсук, чувствуя угрозу, бесстрашно бросается на любого соперника. Легенда утверждает, что медоед инстинктивно нацеливается на пах и откусывает яички любому самцу – человеку или буйволу, льву или слону – который ему угрожает.

– Хочу кое-что показать тебе, йонг. – Дядя Тромп подвел Манфреда к большому деревянному ящику, стоявшему у стены мастерской, и открыл крышку. – Это тебе. Заказал почтой из Кейптауна. Прибыло вчера поездом.

И он вложил в руки Манфреда сооружение из кожи и резины.

– Что это, дядя Тромп?

– Пойдем. Я покажу.

Через несколько минут дядя Тромп установил сложное устройство.

– Ну, что думаешь, йонг?

Он отступил, широко улыбаясь в бороду.

– Это лучшее, что мне дарили. Но что это, дядя Тромп?

– Ты называешь себя боксером и не можешь узнать грушу!

– Груша! Должно быть, она стоила кучу денег.

– Да, йонг, но не говори тете Труди.

– А что мы с ней будем делать?

– Вот что! – воскликнул дядя Тромп и принялся обоими кулаками колотить по груше в быстром ритме стаккато, перехватывая грушу, когда та отскакивала от стены, безошибочно заставляя ее двигаться, пока наконец не остановился, тяжело дыша.

– Скорость, йонг. Быстрым, как мамба.

Перед лицом щедрости и энтузиазма дяди Тромпа Манфреду пришлось собрать все свое мужество, чтобы выговорить то, что все эти недели вертелось у него на языке.

Он ждал последнего возможного мгновения самого последнего дня, прежде чем выпалить:

– Мне надо уехать, дядя Тромп, – и с болью увидел, как морщинистое бородатое лицо, которое он, что было вполне естественно, уже полюбил, исказилось от недоверия и разочарования.

– Уехать? Ты хочешь покинуть мой дом? – Дядя Тромп остановился посреди пыльной дороги на Виндхук и старым полотенцем, обернутым вокруг шеи, вытер потное лицо. – Но почему, йонг, почему?

– Папа, – ответил Манфред. – Суд над ним начинается через три дня. Я должен быть там, дядя Тромп. Я должен уехать, но я вернусь. Клянусь вернуться, как только смогу.

Дядя Тромп отвернулся и снова побежал по длинной прямой дороге; при каждом шаге его косолапые ноги поднимали облака пыли. Манфред побежал следом. Оба молчали, пока не добежали до купы деревьев, где ждала коляска, запряженная лошадью.

Оум Тромп сел на козлы и взял вожжи. Сверху вниз он взглянул на Манфреда, стоявшего у переднего колеса.

– Я бы хотел, йонг, чтобы у меня был сын, который проявил бы такую верность, – негромко проворчал он и пустил пони шагом.

На следующий вечер, много позже ужина и вечерней молитвы, Манфред лежал в кровати; свеча на полке над его головой была старательно заслонена, чтобы ее свет не сказал тете Труди о расточительности Манфреда. Он читал Гете, любимого писателя отца. Это было нелегко, хотя его немецкий значительно улучшился. Тетя Труди настаивала, чтобы два дня в неделю в доме говорили только по-немецки, и за столом затевала сложные ученые дискуссии, в которых должны были участвовать все члены семьи, и не просто должны – обязаны. Но Гете – не шутки, и Манфред так сосредоточился на сложном использовании писателем глаголов, что заметил дядю Тромпа, только когда его тень упала на кровать и книгу взяли из рук.

– Испортишь глаза, йонг.

Манфред быстро сел, свесил ноги с кровати, а дядя Тромп сел с ним рядом.

Несколько мгновений старик листал книгу. Потом заговорил, не поднимая головы.

– Завтра утром Раутенбах уезжает в Виндхук на своем «форде-Т». Везет на рынок сотню индеек. В кузове есть для тебя место. Вываляешься в перьях и индюшачьем помете, зато дорога обойдется дешевле, чем поезд.

– Спасибо, дядя Тромп.

– В городе есть старая вдова, набожная, достойная женщина, к тому же отличная кухарка. Будешь жить у нее. Я ей написал.

Он достал из кармана листок из своего блокнота и положил Манфреду на колени. Листок был сложен и запечатан красным воском: на жалованье деревенского священника нельзя было купить такую роскошь, как конверт.

– Спасибо, дядя Тромп.

Манфред не знал, что еще сказать. Ему хотелось обхватить руками толстую медвежью шею и прижаться щекой к жесткой бороде, но он сдержался.

– Могут быть другие расходы, – проворчал дядя Тромп. – Не знаю, как ты вернешься. Но вот…

Он порылся в кармане, другой рукой схватил запястье Манфреда и что-то положил ему в открытую ладонь.

Манфред увидел две блестящие монеты в полкроны и медленно покачал головой.

– Дядя Тромп…

– Ничего не говори, йонг, особенно тете Труди.

Он начал вставать, но Манфред схватил его за рукав.

– Дядя Тромп, я отплачу тебе – за это и за все остальное.

– Я знаю, что отплатишь, йонг. Когда-нибудь ты воздашь мне тысячекратно – гордостью и радостью.

– Нет, нет. Не «когда-нибудь». Сейчас. Я могу отплатить тебе сейчас.

Манфред вскочил с кровати и подбежал к стоявшему на четырех кирпичах перевернутому упаковочному ящику, и служившему ему