порыве отчаяния, вкладывая оставшиеся силы без остатка, извернулся и упёрся ногой в живот гуру, жёсткий, словно сотканный из стальных тросов. Удар!

Со дна вентиляционного колодца донеслось эхо падения тела.

***

Российская Империя, 1887 год

Тётка Ганна недвижно лежит на столе, закрыв глаза. Ей, наверно, лет сорок-сорок пять, по городским меркам – ещё можно плясать на балах. Но тяжкая деревенская жизнь старит до срока. Дед Михась, куда более старший, выглядел её ровесником.

- Дапамажите, пан Якуб! Всё село уповает.

- Я не Господь Бог, Михась, да и наши опыты далеки от завершения.

Дыхание хриплое, губы синие.

- На что жаловалась?

- В груди тесно, болело вось тут, хрипела як стары мерин. Но хто ж в августе да лекаря ходит? Страда! Хворобы за зиму пройдут, коли Бог даст.

- Стало быть, сердце больное. Сейчас пригашу свет, запоминай, что увидишь.

Подвал под усадебным домом, успевший дать почву для досужих пересудов местных обывателей, погрузился в полумрак. На простом крестьянском, но вполне доходчивом языке Михась подробно поведал, что у левой груди свечение слабое, «ни бы в яму провалено». Хозяин запалил лампу и торопливо записал слова помощника, взялся за рисунок, чтобы отметить точки для гальванического воздействия, но бросил. Ганна умирает, ей нужно помочь сейчас или расписаться в бессилии.

- Стань на гуттаперчевый коврик.

Гудение аппаратов, нагнетающих невидимый ток в катушки и банки, как всегда ввергло плотника в трепет. Затрещал прерыватель, рассыпая искры, куда более яркие, чем с уроненной головни. Подвальный воздух заполнился привычным запахом грозы, барин называет его мудрёным словом «озон».

- Начинаем!

Наркевич-Иодко замкнул рубильник. Голосящие приборы сменили тон. Михась ощутил, что волосы вокруг лысины дыбом встают, веником встопорщилась борода. Не впервой, но жутко.

Электрическое сияние опутало женщину. Она изогнулась, руки судорожно сжались, несколько раз дёрнулись ноги… И вдруг вытянулась, словно уснула.

- Отмучилась, страдалица.

- Дьявол! – воскликнул пан, выключил рубильники и бросился к Ганне. Он достал из халата маленькую трубочку, приложил её к груди усопшей, приник к другому концу ухом.

Михась неодобрительно нахмурился и перекрестился. Всё в руце Божьей – даровать жизнь и отбирать. Грешно поминать имя нечистого, тем паче в такой миг. Призови Князя Тьмы, и он явится за душой новопреставленной. Не прав пан, ох как не прав. Но высказать упрёк боязно, не по чину.

Стоя над телом Ганны, доктор прошептал несколько отрывистых фраз. Плотник запомнил их, хоть не понял ни слова. Трудно его в этом винить – на всём земном шаре не нашлось бы и сотни человек, способных разобраться в лихорадочных метаниях изобретателя.

- Сердце не бьётся… Издаёт мелкие толчки, словно дрожит… Что есть биение? Сокращение мышц под воздействием животной гальваники… Та же лапа лягушки… Животное электричество нарушено. Стало быть – поможет разряд с лейденской банки… Единственный шанс!

Не замечая Михася, застывшего соляным столбом, пан Якуб начал носиться по подвалу, протягивая гальванические трубки, переключая клеммы. Внезапно обратил внимание на недвижного помощника.

- Бездельничаешь? Марш к ней, массируй область левой груди!

Плотник нерешительно ступил к смертному одру. Слово «массаж» знакомо, хозяин часто этим делом лекарит, надавливая и отпуская где больно. Но мёртвую за сисю лапать – грех!

- Быстрее!

Прости меня, Господи! Хозяин велел, сиречь грех разделяет… Михась нерешительно надавил на мягкое и ещё тёплое.

- Шибче! Шевелись, пся крев! Теперь марш на ковёр.

Дед охотно вернулся на коврик. Пан тем временем закрепил две трубки – одну ниже горла, вторую под грудью.

- Да поможет нам Бог!

Рука Якуба резко дёрнула за рубильник. Раздался громкий треск, мёртвое тело вздрогнуло, словно живое, Михась чуть не потерял сознание от ужаса. Кем вообразил себя пан Иодко? Иисусом Христом, оживляющим мёртвых? Господь не простит…

Трубки слетели с домотканой рубахи Ганны, доктор кинулся их поправлять. Затем переключил клеммы и ударил бедную крестьянку новой, ещё более сильной молнией… После третьей она охнула и открыла глаза, а Михась лишился чувств.

Первое, что он увидел, было лицо хозяина, щёку обожгла резкая боль. Неужто и сам умер, а затем возвращён к жизни колдовским способом? Нет, лежит на подвальном полу рядом с ковриком, вдали от страшных электрических машин.

- Как же так, пане? Померла ж…

Иодко опустил руку, занесённую для новой пощёчины.

- Фу-ф. Не мужик, а кисейная барышня. Вставай.

Михась осторожно поднялся и увидел Ганну. Она села на столе и очумелым взглядом обвела гальваническую утварь. На белой льняной рубахе темнели пятна, где лежали проводники.

- Видишь? Не померла. Сердце работало, но тихо и неровно. Душа не отлетела. Ударом тока я подстегнул её сердце как уставшую лошадь. Недолго, но послужит ещё.

Плотник чуть отвёл глаза и боковым взором ощупал селянку. Правда – живая. Только свечение у груди по-прежнему слабое. Живая, да не жилец.

- Никому, слышал? Даже батюшке на исповеди. Народ тёмный у нас, будет ерунду молоть. А сейчас кликни кого, уведите наверх, пусть отлежится день.

Судя по бледному и потному лицу