class="p1">Сержант приподнял скорчившегося от боли капитана за шиворот:

— Теперь слушай сюда, грёбаный убийца детей. Ещё одна подобная выходка с твоей стороны или хоть малейшее неподчинение, и после экспедиции вернёшься на «Мак-Мердо» без рук. Потому что я тебе отрублю их на хрен. Ты меня понял?

Исландец молчал, хмуро поглядывая на Мишу.

— Ну? Ты же понимаешь по-нашему, — а затем сержант рявкнул: — Отвечай!

— Да, понял, — тихо выдал исландец.

— Отлично, — прогрессист издевательски хлопнул его по плечу. — И, кстати…

Теперь Лейгур получил коленом по лицу, из-за чего упал на пол. Его нос покраснел, из ноздрей брызнула кровь.

— Это тебе за то, что подслушивал нас всё это время.

Сержант подошёл к Наде и отдал ей наручники и ключи:

— Убедись, что наш капитан через десять минут придёт в себя и снова сможет управлять судном, как и прежде — с наручниками на его грязных лапах. А я пойду, отдохну.

Когда Миша покинул мостик, никто не стал помогать Лейгуру подняться. Все лишь молча и с некоторой неловкостью наблюдали за его очередной попыткой встать и взяться за штурвал.

Матвей не жаловал сержанта, куда уж там — он его почти ненавидел. Но всё же, до чего было приятно смотреть, как тот лупит этого сукина сына.

Да, исландец спас ему жизнь во время заварухи на палубе, и собиратель ни секунды не жалел о том, что освободил его. Однако даже это не могло искупить грех, который совершил этот человек.

И всё же, несмотря ни на что, Матвея одолевало любопытство касательно их неоконченного разговора перед самым нападением пиратов. Особенно его интересовала та часть, в которой Лейгур упомянул его отца…

Но собиратель не торопился возвращаться к этой беседе, будет ещё время. Впереди у них долгие две недели плавания.

Вечером они достигли пролива Дрейка, соединяющего Атлантический и Тихий океаны. Высокие горы и белоснежные айсберги Антарктиды редели, сменяясь океанской гладью.

Висевший в кубрике рядом с часами градусник показывал минус три градуса Цельсия за бортом. На какое-то время эта цифра приковала к себе внимание всех находившихся в каюте, словно пророческое послание.

Матвею нетрудно было понять, какие чувства овладевают командой, ведь и он сам когда-то испытывал нечто подобное много лет назад, во время своей первой вылазки. То самое волнительное предвкушение наряду со страхом неизвестности, которое заставило первобытного человека покинуть свою пещеру в остром желании узнать, что скрывается за горизонтом. Вот и сейчас разум с инстинктами подсказывали вернуться обратно, но сердце предательски шептало: хоть бы краем глаза увидеть то, что некогда принадлежало им, их предкам и всему человечеству.

Да, именно это и ощущала собравшаяся на палубе команда.

Собиратель почувствовал, как стоявшая рядом Арина взяла его за руку.

Сзади к ним подошёл Йован и обнял обоих:

— Вы только поглядите, трое восточников и так далеко от дома, плывём, хрен знает куда… — мечтательно произнёс здоровяк, а затем печально добавил: — Даже и мысли не было, что когда-нибудь покину родную станцию. Думал, раз там родился, там и помру, а тут вот оно как сложилось.

— Мир вдруг стал таким огромным, — прошептала девушка.

— М-да, слишком огромным… — согласился здоровяк.

Ещё с минуту они стояли молча, глядя на вечернее небо, пока Арина не нарушила тишину:

— Я рада, что смогла сбежать с «Востока».

От услышанного у Матвея на мгновение пропал дар речи.

— Арина…

— Да, да, я понимаю, впереди нас ждёт куча опасностей. Куда уж там, мы уже за эту неделю многое пережили: расщелина, «Мак-Мердо», потом эти пираты.

— Это всё ерунда, по сравнению с тем…

— Да, я понимаю, Матвей, — твёрдо прервала его Арина, посмотрела ему прямо в глаза и, предугадав его мысли, сказала: — Впереди нас ждёт ещё больше опасностей. Но… — она набрала воздуха в грудь. — Но впервые за всю свою жизнь я чувствую, что живу, а не выживаю. И если выйдет погибнуть там, куда мы отправляемся, то последнее, что будет у меня перед глазами, — эти дни, проведённые с вами, а не стены моего жилого блока.

— Не говори так, — отрезал Матвей. — Никто из вас не умрёт, понятно? Мы все вернёмся домой. И ты, Арина… — Он почувствовал некоторую обиду. — Всё, что ты говоришь, — это простая подростковая наивность.

— Я уже давно не подросток. Мне семнадцать. Уже этой зимой будет восемнадцать…

— Ещё какой подросток.

— Так, ну чего вы оба кипятитесь? — Йован попытался разрядить обстановку и снова прижал их к себе. — Мы здесь, втроём, и это главное, не правда ли? А пока мы есть друг у друга, нам никакие мерзляки не страшны. Верно же говорю, Матюш?

Матвей понял, что сейчас, и правда, лучше не портить столь приятный вечер, поэтому молча согласился с откровенной глупостью, сказанной его товарищем.

«Мерзляки страшны, друг мой, — подумал про себя собиратель, — ещё как страшны».

— Ну, вот, — взбодрился Йован, — а теперь давайте-ка постоим ещё немного и пойдём поедим. Я страсть как хочу кушать.

Глава 16

Эхо прошлого

4 февраля 2093 года

Прошло несколько дней, айсберг и льды остались за кормой траулера. Судя по колебаниям температуры между двенадцатью и пятнадцатью градусами Цельсия, путники достигли субтропиков[18].

Как только судно покинуло территорию Антарктики и вышло в открытые воды, Лейгур оставил штурвал и доверил управление автопилоту, лишь иногда корректируя курс и отслеживая данные на бортовом компьютере. Однако по ночам он всегда возвращался за штурвал, хоть в этом и не было особой нужды. Возле капитана всегда находился кто-нибудь из команды, дежурили по очереди. За каждым шагом исландца продолжали следить, а его запястья по-прежнему сковывали наручники.

На второй день их выхода в океан, как только на палубе стало относительно теплее, Домкрат стал охаживать «Титан» как возлюбленную. Он то и дело пропадал внутри, наводя там порядок и ковыряясь в двигателе, а ещё закрашивал взятой невесть откуда краской царапины от пуль, оставленные во время налёта пиратов. Казалось, стальная махина была для него единственной отдушиной и любовью всей жизни — настолько долго и усердно он с ней возился.

Йован не находил себе места. Он стал часто упоминать «Восток», рассказывать, как сильно скучает по братьям и сёстрам, а в особенности по своему «Полярному Переполоху» и родной барной стойке, где с