– Как по-твоему, можно ли переступить определенную черту в области музыкального эксперимента и впасть в своего рода «музыкальное безумие»?

– По правде говоря, не знаю, не хочется прослыть пуристом. Импровизация может быть без всяких правил и границ, но я считаю, что даже в том, что внешне кажется хаосом, должен быть некий порядок или хотя бы его иллюзия.

Сплошной бесформенный хаос – это и есть творение «за гранью».

Но с музыкой все сложнее.

Является ли импровизация хаосом?

Существует множество примеров, когда подобные эксперименты вызывали мой интерес.

– А ты когда-нибудь переступал эту грань?

– Раз уж это тебя так интересует, скажу, что иногда, например в фильмах ужасов, подобная музыка напрашивается сама. Мне приходит на ум фильм Альдо Ладо «Короткая ночь стеклянных кукол» (1971), в частности, трек «М – тридцать три», который я построил на диссонансах и подключил приглушенные стоны, которые исполнила Эдда Дель Орсо. Для слуха это, конечно, не очень приятно. Но и в этом случае говорить о гранях можно лишь учитывая контекст, ведь все зависит от вкуса, привычек и подготовленности слушателя. Один решит, что это за гранью, другому же слушать такое вполне привычно. Не думаю, что о вещи можно судить отвлеченно.

– Сознательно ли использует композитор те элементы, которые готов или не готов разделить со слушателем?

– Разумеется. Даже великие композиторы прошлого занимались «ремесленничеством» и выверкой музыкальной грамматики.

А композитор, который работает для кино, должен иметь в виду, что он пишет для большой публики: это не тот слушатель, который переварит все что угодно. Конечно, ты можешь попробовать, но поймут ли твой посыл? Нужный баланс найти нелегко.

Помню, много лет назад моя мать, обеспокоенная моими экспериментальными студенческими сочинениями, сказала: «Эннио, то, что ты пишешь, должно быть удобоваримо, а иначе тебя не поймут». «Удобоваримо» – просторечное выражение, ведь моя мать не имела музыкального образования, но со временем я понял, что она хотела до меня донести. Приведу пример.

В 1970 году на студии RCA меня попросили сделать аранжировку для известного бразильского барда Шику Буарки, бежавшего в Италию от диктатуры, которая развернулась на его родине. Я тогда уже не работал на RCA, но Серджо Бардотти, мой хороший друг и поэт-песенник, с которым, я жил по соседству в районе Ментана, очень настаивал, чтобы с Шику работал именно я. Так что в конце концов я согласился.

Для целого альбома, который носил название «За пригорошню самбы» (1970), я написал неожиданную музыку и предложил довольно спорные решения: гармонические «помарки» в стиле пуантилизма, доверенные струнным, и резкие вступления вокалистов. Такие треки, как «Во имя Марии» или «В тебе», несут следы этого неоднозначного выбора, а в композиции «Ты – одна из нас» я вставил додекафоническую серию в совершенно тональном контексте. Но самая показательная композиция баланса между новым и «удобоваримым», знакомым и непривычным, о котором мы с тобой говорили, это «Она же нет, она танцует». Здесь я использовал серию не из двенадцати, а из семи звуков. В песне поется о девушке, которая танцует на улицах после бразильского карнавала. Она кружится по городу, точно одержимая, словно праздник все еще продолжается.

Исполнение серии я доверил Эдде Дель Орсо, затем ее продолжили струнные, духовые, и снова пошло возвращение к вокалу. Мне показалось, что такое решение хорошо передает атмосферу: потерянный среди пустоты голос отражает охватившее девушку безумие и навевает ассоциации с девичьими мечтами. Однако серия звучала довольно странно, потому что должна была сочетаться с простейшей гармонией главной темы. В до мажоре неплохо проходили ми, ми-бемоль или си-бемоль, а вот с фа-диезом уже возникали проблемы, не говоря уже о ля-бемоле. Так что я выбрал серию, которая хорошо сочеталась с гармонией всей композиции, она оставалась чистой, если не считать выбивающегося вокального компонента, который вела Эдда Дель Орсо.

– Голос выбивает нас из колеи, в то время как довольно стандартные ударные и в особенности бас создают уютное ощущение «дома», не отступая от «бразильской модели». Если ты вставляешь какие-то сложные элементы, ты, как правило, подкрепляешь их простейшими решениями, которые точно за руку ведут слушателя по композиции. Так что и в этом случае вполне можно говорить о правильном балансе между ожидаемым и непредсказуемым: он делает композицию богаче и в то же время дает слушателю возможность ее понять.

– Если убрать вокал, аранжировка покажется даже банальной, если же добавить еще одну серию, то это будет уже «перебор». Нужно упрощать, не забывая ни о заказчике, ни о слушателе. Так что если я нарушаю нормальный ход гармонии, я всегда стараюсь компенсировать это хорошо узнаваемыми характерными элементами.

Как бы то ни было, диск с саундтреком не имел коммерческого успеха, и лишь двадцать лет спустя я получил несколько лестных отзывов «раскаявшихся» специалистов. Представь себе, что и сам Шику во время записи, которая состоялась в Риме, довольно долго репетировал, потому что аранжировка показалась ему слишком сложной: музыка отвлекала его и певец не понимал, когда нужно вступать. Но ведь я предупреждал: «Если вы хотите, чтобы я аранжировал этот диск, то я буду делать то, что считаю нужным. Если вам нужны бразильские мотивы – езжайте в Бразилию!»

У меня было золотое правило: с пластинкой в 33 оборота я позволял себе больше, чем с 45-оборотной. Потому что первые считалась продуктом для элиты и выпускались совсем не теми тиражами, что сорок пятые, адресованные самой широкой публике.

– То есть можно сказать, что ты ищешь своего рода «коммуникативный баланс», ту точку, где стереотип встречается с новаторством, а знакомое с неожиданным, и в этом тебе помогает мастерство, знакомство со вкусом публики и природный инстинкт?

– Все так. Могу привести в пример композицию, которая, несмотря на прошедшие годы, нравится мне до сих пор. Я говорю о саундтреке «Любовный крест» к фильму «Приходи как-нибудь вечером поужинать» (1969).

Эта композиция, хоть и написана в тональности до минор, представляет собой хороший образец моих любимых приемов и композиционной мешанины. Фортепиано начинает проводить последовательность из трех нот: до, ре и ми-бемоль.

Прозвучав один раз, эти ноты повторяются, но ритм меняется, а тема нарастает и обогощается. Линия баса поддерживает тему и состоит из нот, складывающихся в фамилию Бах[58]. Затем вступают духовые, которые обыгрывают другую мелодию. Ее сложно назвать «темой», потому что это всего лишь прогрессирующая последовательность из нескольких квинт. Три независимых и сочетающихся голоса создают настоящий контрапункт, затем к ним присоединяется еще оно трехголосие, но этот шестиголосный контрапункт не только не создает хаоса, а как раз наоборот, он полностью понятен