Разговор об этом всегда непрост, потому что затрагивает какие-то весьма чувствительные струны нашего сознания. Близкое кровное родство с животными еще и поныне не стало общепринятой истиной (я не имею в виду научное сообщество). Представления об «особости» и даже «избранности» человеческого рода укоренены очень крепко[225], и их порой разделяют люди куда более просвещенные, чем Войска Донского отставной урядник из дворян Василий Семи-Булатов, автор письма к ученому соседу. Мне случалось встречать людей, которых глубоко возмущала и обижала сама мысль, что человек — это животное. И тем не менее, вопреки всем обидам и wishful thinking, с биологической точки зрения Homo sapiens есть вид высших приматов из группы Catarrhini (узконосые обезьяны). Ни генетически, ни физиологически, ни биохимически, ни анатомически современный человек не отделен непроходимой пропастью от других представителей класса млекопитающих. Мы видели, что это прекрасно понимал Карл Линней, а Чарльз Дарвин дал этому эволюционное истолкование.

Ближайшие сподвижники и последователи Дарвина, такие как Геккель в Германии, уже занялись вычерчиванием совершенно конкретных филогенетических схем, отражающих родословие человека (см. рис. 2.4). У современного читателя рассуждения «дарвиновских бульдогов» о филогении человечества могут вызвать легкую оторопь. Эти ученые ничтоже сумняшеся расставили все расы и народы по ступенькам лестницы совершенства, от высших к низшим, поместив в самом низу папуасов, бушменов и других «дикарей» (рис. 11.1). Выше всех оказались представители двух самых «продвинутых» рас — средиземноморской (европеоидной) и монголоидной, которые тоже внутри себя делятся на высших и низших (скажем, эскимосы стоят гораздо ниже японцев). Такая классификация была предложена Геккелем, который не остановился на достигнутом и со временем стал разделять человечество на 12 (!) самостоятельных видов, в состав которых входит 36 рас. Само собой, и эти виды были им выстроены по ранжиру, от низшего (папуасов) до высшего (в его терминологии «индо-германцы», что, видимо, примерно соответствует современным индоевропейцам). Автор, не привыкший сдерживать свою фантазию, предполагал, что все эти 12 видов, словно 12 колен Израилевых, возникли в одном месте, откуда потом расселились по белу свету. По мнению Геккеля, прародиной человечества была Лемурия — фантастический континент, который якобы ныне покоится на дне Индийского океана…

Научный расизм был частью интеллектуального климата эпохи. Природное равенство людей разных рас, народов и даже полов, в том числе равенство умственного развития, всерьез утверждали лишь немногие. Достопочтенные викторианские джентльмены могли обладать прекраснейшими человеческими качествами, искренне возмущаться работорговлей, нежно любить своих жен и дочерей, но при этом не менее искренне считать черную расу низшей и полагать, что женщинам не следует предоставлять избирательные права. Томас Гексли учил, что «…ни один разумный и знающий факты человек не поверит, что среднестатистический негр равен белому, не говоря уже о превосходстве над ним». Если представить себе, что две эти расы поставлены в равные условия, рассуждал ученый, то «просто невероятно, чтобы… [негр] мог успешно конкурировать со своим соперником, у которого мозг крупнее, а челюсти меньше, в борьбе, в которой сражаются интеллектом, а не зубами»[226]. Но так думали не только викторианцы. Представление о естественном неравенстве рас было мейнстримом в европейской науке второй половины XIX в. Эрнст Геккель выражался прямо: «Низшие люди (австралийцы, африканские негры, тасманийцы) со всей очевидностью близки к высшим обезьянам (горилла, шимпанзе, оранг), намного ближе, чем высшие человеческие расы»[227]. Взгляните на картинку из его книги, где чернокожий премило устроился на ветвях дерева (настоящего, а не генеалогического) в компании с другими человекообразными приматами (рис. 11.2).

Одним словом, называться «венцом эволюции» было дозволено тогда не всем…

Все эти научные аргументы с удовольствием использовали теоретики и практики английского (и не только английского) колониализма, писавшие о «бремени белого человека», историческое призвание которого — нести свет культуры и цивилизации «низшим расам». А те из них, которые настолько примитивны, что неспособны усвоить начала того и другого, обречены, в соответствии с эволюционной теорией, на исчезновение. Таков неумолимый принцип борьбы за существование. Вот почему Герберт Уэллс, изображая в своей «Войне миров», как инопланетные завоеватели уничтожают викторианскую Англию вместе с ее обитателями, рассуждает о том, что им, марсианам, люди должны казаться подлежащей истреблению низшей расой, какой просвещенному европейцу кажутся тасманийцы и готтентоты. Уэллс, биолог по образованию, чьим наставником был сам Томас Гексли, хорошо знал, о чем говорил.

Сейчас, конечно, времена изменились. Уже никто из антропологов всерьез не делит расы на эволюционно продвинутые и отсталые. Да и само выражение «человек — венец эволюции» осталось разве что в лексиконе журналистов, но не солидных ученых. Почему это так, я объяснял в главе 2. Но есть еще одно столь же популярное утверждение, от употребления и вдалбливания которого больше вреда, чем пользы. Я имею в виду пресловутое «человек происходит от обезьяны». Это неверно вдвойне. Хотя бы потому, что никакой такой «обезьяны вообще» в природе не существует. Есть вполне конкретные бабуины, мартышки, колобусы, гиббоны и ревуны. Ни один из этих видов непосредственным предком человека не является. Даже ближайших к нам современных приматов, шимпанзе, отделяет от нас около 5 млн лет независимой эволюции. Именно столько лет назад, или чуть больше, жил наш последний общий предок. Эти 5 млн лет были богаты на эволюционные события, так что Homo sapiens от обезьяны отделяет длинная череда предковых видов, различающихся по степени своего «человекообразия» (чем ближе к нам по времени, тем они более человекоподобны). Если же зайти с другой стороны и взглянуть на человека разумного строго зоологически, то он тоже является обезьяной, так что в упомянутой расхожей фразе смысла не больше, чем в утверждении, что человек происходит от млекопитающего (или рыбы, или рептилии). Мы и от LUCА тоже происходим, в конце концов. А если припомнить хорошенько, о чем шла речь в предыдущих главах, то станет понятно, что сакральный момент, когда «последняя обезьяна родила первого человека», определить в принципе не получится.